Итальянские маршруты Андрея Тарковского

В дни болезни Тарковский окружил себя классикой: слушал Баха, читал «Анну Каренину» Толстого. Ему принесли «Искушение святого Антония» Флобера, но это уже не для удовольствия, а для подготовки к задуманному фильму. Интересно, что прежде режиссёр не был знаком с этой философской драмой, работая лишь с первоисточниками, причём с православными, а именно — с книгами житий Четьи-Минеи, с сочинениями святого Афанасия Великого и другими. Произведение Флобера ему решительно не понравилось — «головно, вторично (после первоисточников), иллюстративно и очень пышно», — напишет[1086] Тарковский почти через месяц. Примечательна ремарка о том, что хорошую экранизацию этого текста мог бы сделать Сергей Параджанов.

Режиссёру плохо до такой степени, что он даже отказывается[1087] от визита Лейлы Александер-Гарретт и Свена Нюквиста, которые хотели просмотреть вместе с ним очередной вариант «Жертвоприношения». Иными словами, Андрей не мог даже работать.

13 марта в таком состоянии Тарковский внёс в дневник то, что можно считать его манифестом: «Материальна и жизнь общества: устройство её прагматично и эмпирично. Плоды же духовной жизни не всегда видимы, неспешны и устремлены вглубь человека. Материальная жизнь развивается случайно, вернее, ощупью: как у червя в земле. Духовная же — сознательно и целеустремленно. А всё, что требует усилия, ныне в пренебрежении». Пусть пока он был здоров многие поступки режиссёра заметно расходились со сказанным, но при просмотре его фильмов кажется, будто это верно всегда. Здесь кроется загадка и свойство Тарковского: как и святой Антоний — то ли исторический персонаж, то ли фантазм Андрея, занимавший его в эти дни — он всю жизнь страдал от несоразмерности духовного и материального. Иными словами, от той же проблемы, которая касается практически всех его персонажей. Александр же в «Жертвоприношении» ставит её непосредственно, словно «передавая пас» будущему фильму о святом Антонии. Но вот материальное начало в режиссёре стало таять. Недаром рабочие названия будущей картины, которые рассматривал[1088] Тарковский — «Стигматы» и… «Мартиролог». Так же он озаглавил летопись собственной жизни. Также когда-то собирался назвать свой самый автобиографический фильм «Зеркало».

Кстати, первыми людьми у которых, согласно канону, появились стигматы, были Франциск Ассизский, судьба которого, как отмечалось, чрезвычайно интересовала Андрея, а также Екатерина Сиенская, теснейшим образом связанная с «Ностальгией». У святого Антония физически их не было, но духовно он был изранен вне всяких сомнений.

В свете сказанного, примечательно и то, что буквально через несколько недель режиссёр обратил внимание на ещё один сюжет. Он отметил[1089] в скобках: «История Клейста и его возлюбленной». Какая тут связь? Судьба писателя-романтика, а также поэта и драматурга Генриха фон Клейста — это что-то среднее между «Гофманианой» и замыслом о святом Антонии. Произведения Клейста полны мистицизма, иррациональных поступков и неразрешимых трагических конфликтов, подобных несоразмерности духовного и материального. Причём чаще всего к трагедии приводят не какие-то таинственные непреодолимые силы, а действия конкретных людей.

Казалось бы, тема смерти, как и сама смерть, манила Генриха ничуть не меньше и не больше, чем других романтиков. Однако, далеко не каждый из них воплощал этот художественный магнетизм в жизнь. Клейст предлагал совместный суицид разным людям, пока не сошёлся, наконец, с Генриеттой Фогель. Девушка согласилась, во многом потому, что у неё было онкологическое заболевание, и она была готова умереть. После года романа литератор убил её и себя из пистолета. Это тоже было своего рода жертвоприношение.

Очередную версию своего последнего фильма Тарковский увидел 19 марта — показ, устраивал Анатоль Доман в небольшом зале по адресу avenue Hoche, 15. Режиссёр остался крайне недоволен качеством печати и шумовым озвучиванием, которое было плохо само по себе, да ещё слишком часто заглушало реплики. Особенно смущали шаги, далёкие гудки, звуки велосипеда, перекладывания камней, крики птиц, раскаты грома, шелест бумаги и скрип верёвки… Короче говоря, всё то, чем в его состоянии можно было просто пренебречь, но это был бы не Тарковский! Встреча со своим произведением в очередной раз преобразила Андрея, и после просмотра он даже совершил небольшую прогулку с Лейлой.

Деваться было некуда, пришлось найти в себе силы, чтобы поработать с Лещиловским и звукорежиссёром Ове[1090] Свенссоном, тоже приехавшими в Париж на несколько дней. Замечаний по фонограмме было немало, больше сотни. Требовалось отредактировать и многие реплики. Оставалось неясным, как успеть к Каннскому киносмотру. Очевидно, Свенссону придётся трудиться без отдыха.