Итальянское лето с клубничным ароматом

Влюбленности, похищения, дуэли, переодевания, смерти настоящие и инсценированные… в этих романах был весь фельетонский набор. И по этой ли причине или по другой, но Чезаре обнаружил, что находит их удивительно приятными. Теперь он хорошо понимал, почему женщины во всем мире так пристрастились к этим приключениям. Но все же не мог поверить, что соединение всех этих литературных клише с языком и стилем настолько ярким и остроумным оказалось чтением таким оригинальным и необъяснимо освежающим. Теперь он понимал, как Присцилла с легкостью могла представить, что экономка Луизы разбирает пол гостиной и прячет свою драгоценную тетрадь с рецептами под половицей.

И он понял все правильно. Эта девушка была не просто одной девушкой: в ней жили по меньшей мере еще несколько, и она дразнила его, подначивая узнать их всех. Чезаре знал женщин и знал женскую душу – конечно, из опыта, но также благодаря любопытству, эмпатии и своему пытливому уму. Но Присцилла отличалась от них всех.

И вдруг он увидел, словно вставленную между строк одного из ее романов, точную карту души Присциллы. Это желание чего-то, выходящего за рамки повседневной жизни, необходимость находить красоту и радость в самых обыденных мелочах, изобретать собственный мир, неподверженный воздействию времени. Среди этих страниц таились мечты и желания, лекарство от жестоких разочарований и не оправдывающей ожиданий реальности. Они хранили отчаянную потребность высвободиться из сетей, опутавших человечество, и кричали бы об этом с бесконечной силой и страстью, будь кто-то способен этот крик услышать.

У этой женщины было сердце из бумаги и чернил. Вокруг нее разматывались перепутанные клубки фантазий, хранившиеся в книгах вместе с ее мечтами. И как было бы здорово, думал Чезаре, следовать по этим разноцветным ниточкам, одна за другой, и посмотреть, куда они его приведут. Было бы так чудесно играть с этими клубочками фантазий и иногда тихонько гладить их, чтобы они уснули. Какой было бы честью стать тем мужчиной, который обладал бы властью воспламенять и успокаивать этот беспокойный ум.

А была у него эта власть? Во время поисков рецептов Луизы он, как ему казалось, поощрял разум Присциллы выдумывать все более несуразные гипотезы о местонахождении этой дурацкой тетради и с умилением слушал то, что ей удавалось изобрести.

Чезаре вспоминал лицо Присциллы в тот момент, когда она поняла, что потерянная тетрадь в самом деле нашлась; как у нее глаза стали как блюдца, как она чуть порозовела от волнения – и улыбался от этих воспоминаний.

Когда Присцилла впервые взяла в руки тетрадь, она держала ее так, будто это была утраченная рукопись Шекспира. Какая роскошь – наблюдать за ее по-детски изумленным лицом. Будто мрачный лес вдруг превратился в поля цветущих маков.

Вот так Чезаре поймал себя на том, что размышляет о вещах, которые приводили его в замешательство и, другими словами, вели к извечной дилемме брать или отдавать. В нем родилось, как ни странно, сильнейшее желание подарить этой женщине все то, что она способна вообразить, в реальности. Идея исполнить любую фантазию Присциллы вызывала в нем трепет предвкушения.

Все жадно проглатывали ее романы, пытаясь отдохнуть от повседневных забот и исцелить душевные раны, и точно так же Чезаре, читая те же романы, вместо этого сталкивался лицом к лицу с закрытой для всех стороной жизни Присциллы, с ее пламенеющей душой.

А теперь у него еще и был план.

Интересно, найдет ли он сейчас где-нибудь новогодние гирлянды… и Эрнесто.

Эрнесто ему просто срочно необходим, вместе с его книжными познаниями, думал Чезаре, откладывая роман и вместо этого беря в руки телефон, который вновь оказался выключен, кто знает уже как долго.

Агата была права насчет цветов. Но это должны быть особенные цветы.

Присцилла сидела на кровати, скрестив ноги, с чашечкой кофе в руке, и не могла перестать улыбаться. Это же настоящее чудо: они нашли тетрадь спустя несколько десятков лет поисков. Сначала Пенелопа и то письмо, теперь сборник рецептов – оказавшись в Тильобьянко, она будто попала в роман.

Она держала в руках помятую тетрадь Луизы и была совершенно счастлива. Сколько уже лет Присцилла не чувствовала себя настолько счастливой? Таким вот настоящим, искрящимся счастьем?

И то чувство сопричастности, которое на мгновение возникло у нее во время обеда с Эльвирой и Аньезе, после того как они нашли Дракулу, появилось снова, уже смелее – и более нежное и трогательное.

Присцилла подобрала ноги и обхватила колени руками, глядя на ветку акации, видневшуюся из открытого окна, и снова улыбнулась. Улыбнулась, думая о детях за столом, о черной тетради, о новом чувстве, и о том моменте, когда Чезаре смотрел на нее, пока дети в восторге танцевали по комнате. И когда вот так, ни с того ни с сего, будто это было самое естественное движение в мире, он на мгновение коснулся пальцем ее губ.

– Я тебя вижу, – прошептал он ей.