Италия и Византия в VI веке

Росло недовольство и среди населения Рима. В народе все популярнее делалась мысль о соглашении с остготами. Вновь подняла голову проготски настроенная оппозиция даже среди части сенаторской аристократии, также стоявшая за соглашение с остготским правительством. Правда, эта аристократическая оппозиция византийцам была теперь значительно слабее и малочисленнее, чем во времена Теодориха и Амаласунты, ибо большинство сенаторов уже почувствовало, какую опасность для них представляет аграрная политика Тотилы, и потеряло свои иллюзии о возможном возрождении союза остготской и римской знати. Теперь поддерживали остготов лишь отдельные представители сенаторской аристократии, но подобные проготские настроения в среде римской знати все же существовали. Во всяком случае, Прокопий упоминает об удалении из Рима одного из сенаторов, заподозренного в связях с готами[515]. Недовольство в Риме росло еще и потому, что византийские военачальники, особенно Бесса и Конон, которым была поручена оборона города, показали полную неспособность к активной борьбе с Тотилой и трусливо бездействовали (Рrосоp. BG, III, 16.9–25). Опасаясь нарастающего недовольства народных масс, католическая церковь сперва всячески стремилась смягчить это недовольство путем некоторого облегчения лишений жителей осажденного города. С этой целью диакон Пелагий, ставленник византийского двора (Lib. Pont. V. Vigil., 8; Рrосоp. BG, III, 16.5), управлявший в отсутствие папы Вигилия Римской церковью, во время осады Рима раздавал деньги голодающим гражданам столицы[516].

Естественно, что эти паллиативные меры не помогали, и под давлением жителей города Пелагий решил начать переговоры с Тотилой о перемирии. При этом требования населения Рима шли значительно дальше, чем расчеты католического духовенства. Жители города настаивали на том, что если после заключения перемирия Рим не получит помощи из Византии, то необходимо будет добровольно сдать город остготам (Рrосоp. BG, III, 16.7).

Командующий гарнизоном Бесса согласился на ведение Пелагием переговоров с Тотилой. По-видимому, Бесса втайне сам желал перемирия, чтобы выиграть время, необходимое для получения подкреплений. Но он не хотел брать на себя ответственность за начало переговоров и надеялся переложить ее на Пелагия, пользовавшегося, как он знал, большим влиянием при константинопольском дворе.

Однако переговоры Пелагия с Тотилой не привели ни к каким результатам. Тотила категорически отверг наиболее важные условия, предложенные Пелагием. Среди этих условий совершенно неприемлемыми для остготов были следующие: не разрушать укреплений Рима, не мстить сицилийцам за их измену остготам в первый период войны и, особенно требование римской знати, поддержанное католическим духовенством, возвратить прежним хозяевам всех беглых и освобожденных рабов, служивших в армии Тотилы (Рrосоp. BG, III, 16.8–32).

Требование возврата беглых рабов прежним господам, настойчиво выдвигаемое даже в столь трудную для Рима минуту, является ярким выражением непримиримости классовой позиции римской знати и католического духовенства, стремившихся во что бы то ни стало восстановить свои «попранные права» на порабощенное население Италии. Для самого Пелагия, ставленника Византии, проводившего в Италии политику, угодную константинопольскому правительству, это требование, кроме того, являлось важным политическим ходом, ставившим целью вознаградить римских сенаторов и высшее католическое духовенство за понесенные ими потери и возвратить правительству Юстиниана симпатии тех римских сенаторов, которые под давлением поражений византийских войск стали вновь склоняться к соглашению с Тотилой. Тотила же ни в коем случае не мог согласиться на выдачу рабов, не вызвав возмущения со стороны тех слоев трудового населения Италии, которые в этот период поддерживали его. Столь вероломный поступок мог внести дезорганизацию в недавно созданную им армию, подорвать его престиж в глазах населения Италии и тем самым обречь на провал начатое им дело.

Тотила отверг также и другое предложение Пелагия оставить неприкосновенными укрепления Рима, ибо он вполне основательно опасался, что при сохранении укреплений Рим, если он в силу превратностей войны снова будет захвачен неприятелем, опять сможет стать оплотом византийской власти в Италии (Рrосоp. BG, III, 16.22–25).