Юбилейное Вече

Где-то бегло, где-то внимательно вчитывается в интригующие записи. Взгляд остановился на строчках, посвящённых референдуму о сохранении СССР, проведённому 17 марта 1991 года: «В референдуме приняли участие 80% населения страны. Из них 76% проголосовали за сохранение Союза. В том числе в РСФСР – 71%, Украине – 70%, Белоруссии – 83%, Узбекистане – 93,7%, Казахстане – 94%, Азербайджане – 93%, Киргизии – 94,5%, Таджикистане – 96%, Туркмении – 98%. Власти Грузии, Литвы, Молдавии, Армении и Эстонии воспрепятствовали проведению референдума».

Задумалась над впечатляющими свидетельствами народной воли и с тоской и возмущением перевернула страницу несбывшихся надежд сотен миллионов людей. Продолжила бегло просматривать характеристики событий 1991 года: смута властей, забастовки, очереди, пленумы, съезды, болтовня…

Перевернула следующую страницу дневника. На ней – жирно выведенные слова: «Путч, 19 августа 1991 года».

В это время пар заполнил крохотную кухоньку. Суп в кастрюле вскипел, перелился через край, затушил газовую горелку. Зинаида Викторовна встрепенулась и оторвалась от чтения дневника чужой и её жизни. Тяжело вздохнула, долила в кастрюлю воды, поставила на малый огонь и пошла в комнату к маме. Она как раз выбралась из забытья, улыбнулась дочери, расспросила, как прошёл рабочий день. Озабоченно выслушала рассказ об местном теракте, к счастью, на сей раз без жертв, и с большим вниманием отнеслась к пересказу событий из найденного дочерью дневника. Когда речь зашла о путче, вставила своё слово:

– Как же, хорошо помню тот день, солнечный и тихий. А вот лица вождей, что объявились в телевизоре после балета, уже позабыла. Да и дело их путчевое помнить не хочется. Непутёвым их дело оказалось и, кажется, похмельным. Хотя цели у них были, возможно, и трезвые. В общем, как правили те люди государством, так и путч свой закончили. Никакого проку для страны, один вред – и себе, и, главное, народу. – Помолчав, Октябрина Петровна добавила: – Польза всё же от того дела была. Но тем только, кто использовал его как увертюру к достижению своих личных целей. – Вздохнув, раскрыла суть своей мысли: – Увертюра эта могла продолжиться симфонией свершения вековых надежд народа… Но увы, симфония не зазвучала. Для неё нужны истинные творцы и талантливые дирижёры. А их на том танке, с которого путч разоблачали, не оказалось. Что стало понятным, к сожалению, позже. Существенно позже…

Весь остаток вечера, после лёгкого, с простым супчиком, ужина, две русские женщины продолжили читать хронику своей постсоветской жизни. Две русские женщины… Мать в долгом трудовом прошлом – руководитель весьма успешной геологоразведочной партии и талантливый бард, ныне пенсионерка по инвалидности, прикованная к постели производственной травмой, случившейся в суровой Тюменщине. Дочь – в прошлом энергичная заведующая противочумной лабораторией, кандидат наук и активная общественница, уволенная из научного центра по причине его недофинансирования в связи с неактуальностью в девяностые годы борьбы с эпидемиологическими инфекциями. Две женщины России, представительницы двух поколений реального для них строительства настоящего и будущего страны, сверяли сейчас факты своей жизни со своими надеждами. Две русские женщины вновь и вновь переживали потрясения последних долгих лет, почти десяти лет. Потрясения разные – и светлые, и тёмные. Вторых больше. В их числе самое трагичное и сокрушительное для них – развал, точнее, раздел России под именем Союз.

Когда дочь прочитала комментарии из дневника о Беловежской Пуще, мать с горечью воскликнула:

– Спешно, как заговорщики, раздел страны провели. Уж очень верными учениками своего партийного вождя-подпольщика оказались. Из лесной чащи вякнули о разделе многовековой отчизны и стихли на время. Наверняка томились в сумятице и в страхе. Может, даже в сомнениях. Оттого, как говорят, и хмелем дух свой крепили.

– Мама, – вмешалась Зинаида, – целью вождя было объединение пролетариев всего мира в борьбе против эксплуатации человека человеком и единение народов исторической России в Советский Союз, а ученики эти страну как общак делили. Прости, Господи, за терминологию нынешнюю.

Дочь и мать замолчали, как в траурную минуту. Но мысль бьётся, её не остановить. Долгое горестное молчание прервала мать: