Иуда «Тайной вечери»

— По-моему, именно теперь он больше, чем когда-либо, занят проблемами живописи, — возразил поэт Беллинчоли. — Не далее как вчера он с присущим ему огромным пылом рассуждал при мне о десяти священных заповедях, каковые должен соблюдать глаз художника, и перечислил оные: свет и тень, контур и цвет, фигура и фон, удаленность и близость, движение и покой. А потом с самой серьезной миной добавил, что живопись превыше врачебного искусства, ибо способна пробудить давно усопших, а тех, кто еще жив, — отнять у смерти. Человек, потерявший веру в свое искусство, этак говорить не станет.

— Он увлекся мечтаниями и небылицами, — сказал капитан ландскнехтов да Корте, ненадолго отведя взор от коней во дворе. — Едва ли мне доведется увидеть наяву, а не на бумаге его переносные мосты для рек с высокими и низкими берегами. Он берется за величайшее по важности, но ничего не доводит до конца.

— То, что вы, государь, благоволили назвать затишьем, — обратился к герцогу казначей Ландриано, — происходит, быть может, от боязни наделать ошибок. И боязнь эта год от года растет, по мере того как он накапливает знания и оттачивает свое мастерство. Лучше б ему забыть малую толику своего искусства и знания, чтобы вновь создавать прекрасные произведения.

— Возможно, — с постной миной провозгласил настоятель. — Но прежде ему бы стоило подумать о том, что в трапезной положено вкушать пищу, а не принимать казнь за грехи. Сил моих больше нет смотреть на эти леса, и шаткие подмости, и на стену за ними, едва тронутую кистью, а уж про неистребимый запах штукатурки, льняного масла, лака да красок и вовсе говорить нечего. Мало того, он раз по шесть на дню жжет сырые поленья, так что густой дым ест нам глаза, и все затем, чтобы, как он объясняет, узнать, каким цвет этого дыма видится глазу на том или ином расстоянии, — ну при чем тут «Тайная вечеря», скажите на милость?!

— Итак, — произнес герцог, — мы выслушали три или четыре суждения по поводу застоя в работе мессира Леонардо, и справедливости ради пора теперь предоставить слово ему самому. Он находится в моем доме. Однако ж советую вам, досточтимый отче, говорить с ним поласковей, ибо принуждения он не терпит.

И Лудовико велел секретарю призвать сюда мессира Леонардо.

Секретарь отыскал художника в уголке старого двора: сидя на корточках под дождем, с непокрытой головой, тот примостил на коленях тетрадь, в которой запечатлел движения великана варварийца и пометил размеры его вытянутой задней ноги. Услышав, о чем идет речь, и узнав, что у герцога гость, настоятель монастыря Санта-Мария делле Грацие, он захлопнул тетрадь и молча, погруженный в раздумья, пересек следом за секретарем двор и поднялся по лестнице. У дверей зала он остановился и несколькими штрихами дополнил рисунок в тетради. Затем вошел, но мыслями был еще так далеко, что, не оказавши должного уважения герцогу и настоятелю, хотел было прежде поздороваться с Фенхелем, а иных присутствующих поначалу вовсе не заметил.

— Вы, мессир Леонардо, причина весьма приятного визита, коим досточтимый отец настоятель нежданно удостоил нас в столь ранний час, сказал герцог, и каждый, кому были ведомы его обычаи, услыхал в этих словах укор, адресованный больше настоятелю, нежели мессиру Леонардо, потому что Мавр не любил неожиданностей и визит без предупреждения никогда не вызывал у него восторга.

— Невзирая на скверную погоду, которая поистине во вред моему здоровью, — заговорил теперь настоятель Санта-Мария делле Грацие, — я прибыл сюда, чтобы вы, мессир Леонардо, в присутствии покровителя нашего монастыря, его светлости герцога, дали мне ответ, ибо Святая церковь именно в моем лице предоставила вам возможность показать, на что вы способны, и вы обещали мне с Божией помощью создать произведение, равного коему не сыщешь во всей Ломбардии, и в том, что вы мне это обещали, поручатся не два, не три, а сотня свидетелей. И вот прошли месяцы, а картины нет как нет, вы до сих пор ничего толком не сделали.

— Сударь, мне весьма удивительно слышать ваши упреки, — ответил мессир Леонардо, — ибо я работаю над этой «Тайною вечерей» с таким рвением, что забываю есть и спать.

— И вы смеете говорить это мне! — вскричал настоятель, побагровев от гнева. — Трижды в день я прихожу в трапезную и если вообще застаю вас там, то вы просто стоите, вперившись в пространство. Значит, по-вашему, это работа! Я что же, совсем дурак и меня можно водить за нос?!

— Я держу роспись в голове, — твердо продолжал мессир Леонардо, — и, непрестанно работая над нею, уже настолько продвинулся, что мог бы в скором времени ублаготворить вас и показать потомкам, на что я способен… но я еще не нашел одну вещь, то бишь голову одного из апостолов, и…

— Опять он про апостолов! — яростно перебил настоятель. — «Распятие», что напротив, на южной стене, тоже с апостолами, и давным-давно закончено, хотя Монторфано начал его меньше чем год назад.