Иуда «Тайной вечери»

Бехайм остановился и перевел дух. На сердце полегчало, возбуждение улеглось, и он ощутил потребность поговорить с кем-нибудь еще, а не только с самим собой и услышать стороннее мнение о глупой шутке, которую с ним чуть было не сыграли.

На кухне, где густо пахло шкварками, он застал своего квартирного хозяина в обществе соседа — холодного сапожника, сморщенного старичка с реденькой козлиной бородкой. Он починил свечнику протертые подметки воскресных башмаков, и теперь, после долгих разговоров и торга о цене, которая ему причиталась, они наконец пришли к согласию, и свечник с большой неохотой, брюзжа, отсчитал на кухонный стол шесть кваттрино.

— Здравствуйте, доброго вам денечка! — сказал Бехайм, войдя в кухню. Я некстати? Коли нет, то послушайте, что я вам расскажу о странных происшествиях, приключившихся со мною.

— Этот господин, — объяснил свечник соседу, — живет в моем доме и часто заходит спросить совета — что бы он без меня делал! Он нездешний, и всяк норовит его обмануть.

— Я человек честный, меня все знают, я никого не обманываю, — заверил сапожник, поворотясь к Бехайму и прижимая руку к груди. — Если надо починить башмаки, чините у меня, я и с чужаков лишнего не беру.

— Ей-богу, вы даже не догадываетесь, насколько верно все, что вы только что сказали! — воскликнул Бехайм, глядя на свечника; сапожника он словно и не видел. — Меня вправду пытались обмануть. Есть тут двое мастеров посплетничать, внушают мне, будто моя возлюбленная, о которой я вам рассказывал, дочь Боччетты.

— Боччетты? — судя по всему, свечник был до крайности удивлен. — Да что вы! Неужто правда? — Он помолчал, потом вдруг спросил: — А кто такой этот Боччетта?

— Как? Вы не знаете Боччетту? — в свою очередь удивился Бехайм. — Я думал, его каждый знает, ведь он кого только не обманывал. Я же вам битый час про него рассказывал, это он упорно не отдает мне семнадцать дукатов, которые задолжал много лет назад. Из всех нечистых на руку ростовщиков этого города он самый мерзкий. Человек без стыда и совести.

— Его ли она дочь или еще чья, — заметил свечник, — девица эта впрямь лакомый кусочек, провести с нею ночку — вот уж, поди, блаженство! Все при ней, самый сок, не толста и не худа. Мне только не по душе, что она бегает за приезжими. Слишком хороша для чужака-то.

— А вы что, видели ее? — осведомился Бехайм.

— Да раз или два попалась мне на глаза, когда уходила от вас, сообщил свечник.

— Я ведь предупреждал, чтобы вы носу не казали из своей комнаты, когда она в доме, иначе вам несдобровать, шкуру спущу! — возмутился Бехайм. Предупреждал или нет?

— Он шутит, — пояснил свечник соседу. — Такая у него манера шутить. Надо вам знать, мы с ним — закадычные друзья… Стало быть, — снова обратился он к Бехайму, — вы говорите, она дочь этого нечистого на руку ростовщика?

— Так говорит д'Оджоно, художник, из тех, что собираются в «Барашке». Но я не верю, потому что он интриган. И обманщик.

— Я вам сразу сказал, что от этих людей только и жди неприятности, вставил свечник. — Честно вас предупредил, верно? Но вы разве послушали? Не-ет, мимо ушей пропустили, вам приспичило в «Барашек», деньги транжирить, вот вас враньем и попотчевали. Оставались бы дома, а я бы вам стряпал, моя кухня на весь квартал славится.

И чтобы подкрепить правдивость этого заявления, он снял с огня сковороду и предложил Бехайму и сапожнику попробовать чечевицу со шкварками, которую приготовил на ужин.

— Нет, обманщиком вы д'Оджоно напрасно зовете, — сказал сапожник, отведав чечевицы, положил ложку и облизал губы. — Тут вы ошибаетесь, сударь. Д'Оджоно врать брезгает. — Засим он высказал свечнику свое мнение насчет того, как правильно готовить чечевицу со шкварками: — Я вот добавляю меньше уксуса, зато кладу два-три тоненьких ломтика яблока и чуток тимьяна, это улучшает вкус.

— Всяк по своему вкусу стряпает, — кисло объявил свечник, раздосадованный замечанием по поводу яблока и тимьяна.

— Вы говорите о художнике д'Оджоно? — спросил у сапожника Бехайм. — Вы с ним знакомы?

— Да, я знаю этого д'Оджоно, что писал Мадонну на облаках, которая висит в соборе на хорах под большим окном, — отвечал сапожник. — Много лет он носит ко мне в починку свои башмаки. У него их две пары, одни на каждый день, из овечьей кожи, другие — праздничные, из испанского сафьяна. И когда нет денег, он говорит: мастер Маттео, вы уж потерпите, пожалуйста, нынче я с вами расплатиться не могу, запишите, что я должен вам восемь кваттрино… или девять, или десять, смотря сколько я прошу… Запишите, а в пятницу я принесу деньги. И коли он этак сказал, то вроде как поклялся на Святом писании: в пятницу непременно придет с деньгами. Он не обманщик, этот д'Оджоно. Ему можно верить, ручаюсь, он человек правдивый!

— Но в таком случае, — мрачно и подавленно произнес Бехайм, — выходит, эта девушка, Никкола, и впрямь дочь Боччетты?