Иудейская война

2. Богатым же людям оставаться в городе и вовсе было равнозначно погибели, ибо всякий позарившийся на их имущество мог расправиться с ними под тем предлогом, что они намереваются перебежать к римлянам. По мере того как усиливался голод, безумие мятежников все возрастало, и со дня на день оба бедствия разгорались все с большей силой. Когда продовольствия уже совсем не стало, они начали врываться в дома с обыском; если удавалось что-нибудь найти, они истязали хозяев за то, что те не сказали правды; если же ничего не находилось, подвергали их пытке, подозревая, что продовольствие скрыто в потайном месте. Присутствие или отсутствие у кого-либо припасов определялось по внешнему виду несчастных: тех, кто сохранял еще какую-то крепость, они подозревали в наличии у них источника пропитания; тех же, кто был уже совершенно истощен, обходили, полагая излишним умерщвлять людей, которых и без того вот-вот подкосит голод. Многие тайком обменивали имущество на меру зерна — более богатые на меру пшеницы, те же, кто победнее, на меру ячменя. Затем они запирались в самых укромных уголках своих домов, и были и такие, что в нестерпимом голоде поедали зерно сырым, другие же пекли его — постольку, поскольку позволяли обстоятельства и страх. За стол, однако, нигде не садились — хлеб выхватывали из огня и пожирали сырым.

3. Жизнь эта была столь жалкой, что слезы наворачивались на глаза при виде того, как сильные забирают себе все лучшее, а слабые влачат жизнь, полную скорби и страданий. Голод подавлял остальные чувства, и все же ни одно из них не уничтожилось до такой степени, как чувство стыда, ибо из-за голода люди стали попирать все, что прежде высоко ставилось ими. Жены вырывали пищу у мужей, дети — у родителей и, что ужаснее всего, — матери у своих малюток, ибо в то самое время, когда их любимые детища угасали в их объятиях, они без колебаний отказывали им в живительной влаге. Но даже и это жалкое пропитание они не могли утаить, ибо грабившие их мятежники подстерегали повсюду. Всякий запертый дом был признаком того, что внутри что-то едят, и они немедленно врывались внутрь, выламывая двери, и вырывали куски едва ли не из самой глотки. Они избивали цеплявшихся за пищу стариков, вырывали волосы у женщин, пытавшихся прикрыть куски руками. Не было пощады ни седым старикам, ни младенцам — детей, цеплявшихся за свои куски, они поднимали высоко вверх, а затем швыряли на землю! С теми же, кто предупреждал их налет и успевал проглотить то, что они собирались отнять, мятежники поступали еще более жестоко, как будто бы у них отнимали то, что принадлежало им по праву. Для того чтобы узнать, где спрятаны припасы, они изобретали ужасные роды пыток: горошинами затыкали несчастным отверстия в срамных частях и втыкали им в седалище острые палки. Пыткам, самый рассказ о которых приводит в содрогание, они подвергали людей, чтобы добиться признания в укрытии одного-единственного хлеба или добраться до места, где спрятана всего одна горсть муки.

Мучителей можно было бы счесть менее жестокими, если бы их действия вызывались нуждой, однако сами они не страдали от голода — поступая так, они лишь тешили свое безумие и заботились о припасах на будущее. Некоторые из горожан по ночам прокрадывались вплоть до римской стражи и собирали дикую зелень и травы; однако в то самое время, когда они уже думали, что благополучно избежали рук неприятеля, мятежники отнимали все, что они принесли. И даже когда те умоляли их и заклинали наводящим трепет именем Бога, чтобы им оставили хотя бы часть добытого с такой опасностью, мятежники отнимали все без остатка, и ограбленный должен был радоваться тому, что его по крайней мере не лишили жизни.

4. Таковы были насилия, которым приспешники тиранов подвергали простых людей. Что же касается знатных и богатых, то их приводили к самим тиранам и умерщвляли, выдвигая против них ложные обвинения или в заговоре, или в том, что они собираются предать город римлянам. Впрочем, чаще всего выступал подставной осведомитель, обличавший их в намерении перебежать к римлянам. Те, кого обобрал Шимон, препровождались к Йоханану, а ограбленные Йохананом переходили в руки Шимона. Так они по очереди пили кровь горожан и делили между собой трупы несчастных, ибо, хотя они и боролись друг с другом за власть, во всем, что касалось нечестивых преступлений, между ними царило полное согласие. И тот, кто не давал другому доли в чужих несчастьях, единодушно признавался злодеем, а обделенный скорбел о потере возможности совершить жестокость так, словно лишился какого-то блага.