Иудейская война

4. Одна женщина из жителей Заироданья, Мирьям, дочь Эльазара из селения Бет-Эзов (что означает «Дом иссопа»), известная своим происхождением и богатством, бежала в числе прочих в Иерусалим и вместе со всеми переносила осаду. Имущество, что она вывезла с собой из Переи, было разграблено тиранами, а остатки драгоценностей и пищу, что ей удалось припасти, изо дня в день расхищали врывавшиеся в дом приспешники тиранов. И вот женщиной этой овладело крайнее ожесточение, и она стала набрасываться на грабителей с бранью и проклятиями, стремясь натравить их на себя. Но когда не нашлось никого, кто, по злости ли или из жалости, захотел бы покончить с ней, а сама она уже не имела сил добывать пищу на потребу другим, не говоря уж о том, что и найти что-то теперь уже не было возможности, и когда голод проник ей до мозга костей, а ярость сжигала ее внутренности еще сильнее голода, — тогда она, взяв в союзники нужду и ярость, ополчилась против самой природы. Схватив своего ребенка (у нее был грудной младенец), она сказала: «Несчастное дитя! Ради чего мне беречь тебя среди войны, голода и мятежа? У римлян, даже если мы и доживем до их прихода, нас ожидает рабство, еще прежде рабства нас настиг голод, а мятежники еще хуже их обоих. Так стань же мне пищей, мятежникам — духом мщения, а миру — мифом, тем единственным мифом, которого недостает еще, чтобы несчастья евреев обрели полноту!» С этими словами она умертвила сына и, изжарив его, съела половину, а вторую половину оставила и прикрыла.

Тут же появились мятежники и, учуяв запах нечестивого блюда, стали угрожать, что прикончат ее на месте, если она не укажет, где спрятана приготовленная пища. «Я приберегла для вас хороший кусок», — сказала она и открыла остатки ребенка. Дрожь и крайнее замешательство охватили их при этом зрелище, и они застыли оцепеневшие. Она же сказала им: «Это мое родное дитя и дело моих рук. Ешьте, ибо я уже насытилась. Не будьте мягче женщины и жалостливее матери. Если ж вы трепещете и отворачиваетесь от моего жертвоприношения — что ж, я съела половину, так пусть и остальное достанется мне». Этого они уже не могли вынести и, дрожа от ужаса, бросились вон из ее дома. Это было единственное, от чего они отшатнулись в страхе и, хоть и с трудом, уступили матери эту пищу. Весть о страшном преступлении мгновенно распространилась по всему городу, и каждый, представляя себе этот ужас, содрогался, словно сам осмелился на что-то подобное. Смерть отныне стала единственным стремлением голодающих, и они почитали блаженными тех, кто успел умереть, не слыхав и не видав ничего подобного.

5. Римлянам тоже скоро стало известно об этом страшном происшествии. Одни отказывались верить, другие прониклись жалостью, большинство же вследствие этого события прониклось еще более сильной ненавистью к евреям. Что же касается Цезаря, то он и по этому поводу призвал Бога в свидетели своей невиновности. Он сказал: «Я предложил евреям мир, самоуправление и прощение всех их преступлений. Но они предпочли раздор согласию, войну — миру, голод — довольству и благополучию. Собственными руками они начали поджигать святилище, которое мы хотели для них же сберечь, и они поистине достойны подобной пищи! Но я похороню этот позор пожирания детей под развалинами их города, чтобы во Вселенной солнце не освещало своими лучами город, в котором матери питаются таким образом! И уж скорее, чем матерям, такая пища подошла бы отцам, которые и после столь неслыханного деяния продолжают оставаться под оружием!» Изъясняясь таким образом, Тит имел в виду, что эти люди уже пропали безвозвратно, ибо если прежде еще можно было ожидать, что они раскаются, то теперь, после того как они пережили все, что пережили, пропала всякая надежда на их здравомыслие.

IV

1. В 8-й день месяца Лоя оба легиона окончили наконец возведение валов, и Тит приказал подвести тараны к западной галерее внешнего храмового двора. Еще до них здесь в течение шести дней сильнейшие из стенобитных орудий непрерывно долбили стену, но не достигли ничего — камни были столь велики и столь плотно соединены друг с другом, что устояли и перед этим, и перед другими орудиями. Однако тем временем римляне своими механизмами подрывали основания северных ворот и после длительных и тяжелых усилий выкатили наконец передние камни. Но ворота, поддерживаемые внутренними камнями, продолжали стоять, и тогда отчаявшиеся в орудиях и рычагах римляне стали приставлять к колоннадам лестницы. Евреи отнюдь не препятствовали им, но, когда те взбирались на стену, они нападали и вступали в бой. Многие были сброшены со стены, другие убиты в сражении, заколоты мечами, когда они, только сойдя с лестниц, еще не успели прикрыться щитами. Некоторые лестницы, сверху донизу нагруженные тяжеловооруженными воинами, евреям удалось оттолкнуть от стены и опрокинуть. Впрочем, сами они тоже несли тяжкие потери.