Юг в огне

— Я вам благодарен, — сказал Буденный, пожимая руки Городовикову и Прохору. — Ваша дивизия совершила блестящее дело, отбросив прорвавшегося противника. Если бы вы этого не сделали, то многих бед он натворил бы у нас в тылу. Немало бы принес хлопот… Но это, товарищи, не все. Мне стало известно, что Врангель направил конный корпус генерала Улагая в обход нашего левого фланга, по направлению к станице Грабовской… Я только что от командарма Ворошилова. Он мне рассказал о намерениях врага. Улагай со своим корпусом попытается зайти нам в тыл для того, чтобы взорвать железнодорожные мосты и переправы через реку Сал и, таким образом, прервать нам всякое сообщение с Царицыном. Если противнику удастся это сделать, то, вы сами понимаете, он доставит нам много неприятностей… Товарищ Ворошилов на наш корпус возложил почетную задачу — ликвидировать этот обход, иначе говоря, к чертовой матери разгромить Улагая… Придется, друзья, поднатужиться. Знаю, знаю, Ока Иванович, что ты хочешь сказать, поднял руку Буденный, видя попытку Городовикова что-то сказать. — Ты мне сейчас скажешь, что твои кавалеристы устали от боев, а лошади до того измучены, что едва переступают, многие околевают… Это ты хотел сказать?..

— Ей-богу, это, — проговорил изумленный Городовиков. — А откуда ты узнал?..

— Колдун я, — засмеялся Буденный. — Все это мне, дорогой, известно. Но что делать?.. А ты думаешь, у него вот бойцы не устали? — указал он на Тимошенко. — Тоже очень устали, и лошади измучены. Его дивизии тоже приходится много драться с белыми… Товарищ Ворошилов выставил против Улагая тридцатую стрелковую дивизию, но она не устояла. Понесла большие потери и отошла…

— Мы тоже, товарищ Буденный, большие потери несем, — тихо промолвил Тимошенко. — Пополнение надо.

— Это верно, — согласился Буденный. — Пополнение нам обязательно нужно. Всего три тысячи с половиной сабель в корпусе… Это же очень мало. И вот с этим количеством людей приходится отражать целые полчища белых… Но зато какие у нас отборные молодцы! Настоящие суворовские чудо-богатыри…

Буденный, развернув карту, подробно изложил задачу операций корпуса, дал задания в отдельности Тимошенко и Городовикову.

— Вот и все! — сказал он, кладя карандаш на стол. — Задача понятна?

— Понятна, — ответили начдивы.

— Можно ехать в части и выполнять приказ товарища Ворошилова, проговорил Буденный. — Да, — вспомнил он, взглянув на Прохора, — слушай, товарищ военкомдив, вчера ко мне приводили какого-то странного казака. Все время плачет навзрыд, как ребенок. Спрашиваю: «О чем, мол, так сильно плачешь, казак?» Отвечает, что очень уж ему народ жалко, который на войне. Чудной какой-то. Мой ординарец Фома Котов говорит, что он как-будто станичник твой, и даже, кажется, доводится тебе родней. Ты б с ним поговорил.

Прохор вскочил с табурета.

— Так это ведь, должно быть, брат Захар! Он, действительно, все время плачет. Психически больной. В плену у немцев довели его… Где он?..

— Котов! — крикнул Буденный на кухню, где ординарцы играли в карты. Ты пришел или нет?..

— Я вас слушаю, товарищ комкор! — вскочив в горницу, вытянулся у двери Фома.

— Слушай, Котов, где тот чудной казак? — спросил у него Буденный.

— Да тут я его в одной хате устроил. Слезами горючими обливается.

— Отведи к нему военкомдива, — указал Буденный на Прохора. — Говорит, что это брат его.

— А, товарищ Ермаков, здравствуйте! — узнал Фома Прохора. — Да, это ваш брат, действительно. Пойдемте к нему, вот обрадуется. Я ему говорил про вас… Так вот он теперь дожидается вас, хочет повидаться.

Прохор пошел с Фомой.

Войдя в хату, он увидел брата Захара, сидевшего за столом. Опершись о стол локтями, он закрыл лицо широкими ладонями и тихо всхлипывал. Около него на лавке, как бы утешая, сидел огромный серый кот и, мурлыча, терся головой о его бок.

При входе Фомы и Прохора, Захар поднял голову, обросшую широкой с проседью бородой.

— Братушка! — вскрикнул он обрадованно, узнав Прохора, и живо вскочил с лавки.

Прохор обнял брата, расцеловал и пристально вгляделся в него. Захар был похож на старика.

— О чем ты, Захар, плачешь?..

— Да как же, братушка, — утирая рукавом гимнастерки глаза, проговорил тот. — Больно уж мне жалко вас всех… Народу гибнет уйма… Уйма…

— Как ты попал сюда, брат? — спросил Прохор.