Юг в огне

— Белые Мобилизовали, — уныло сказал Захар. — А какой из меня вояка, сам знаешь… Отвоевал я свое на германской… Как толечко пальну из ружья, так зараз же заливаюсь слезами… Думаю, а может, моя пулечка-то и убила какого безвинного человека. Казаки надо мною смеются, тронутый, мол, умом… Не знаю, может, я и тронутый, ежели не хочу убивать людей. Видно, все те, кто убивает, умом здоровые, а я тронутый. Ну, нехай будет так… Все помутилось, Проша, все!.. Брат на брата пошел, сын на отца, отец на сына… Что делается на божьем свете?.. Сбежал я из полка, не стерпело мое сердце… И вот, братуша, где б я ни шел, где б ни побывал, везде, парень, потоки крови, везде смерть… Проша, — взглянул он полными слез глазами на брата, — неужто не наступит такое времечко, когда люди будут жить в любви и согласии?.. Ведь в законе божьем сказано: «Не убий!» Почему ж люди не соблюдают заповеди господней?.. — И снова Захар, этот на вид мужественный, широкоплечий казак, закрыв лицо руками, зарыдал, как дитя.

Прохор обнял его.

— Успокойся, брат, — сказал он. — Ты спрашиваешь, наступит ли такое время, когда люди будут жить в любви и согласии?.. Конечно, наступит. Обязательно наступит!.. Ведь за это-то мы и боремся… Придет такое время, Захар, когда люди не будут убивать друг друга, а будут трудиться на благо всего человечества.

— Войны никогда не будет? — удивленно посмотрел на брата Захар.

— Не будет. Зачем она нужна народу?.. Ведь это ее затевают капиталисты да генералы из своих интересов. Капиталисты из-за того, чтобы на войне нажить огромные прибыли, а генералы, — чтобы выслужиться, добиться себе видного положения…

Захар повеселел несколько, успокоился.

— А зачем же большевики воюют, коль они супротив войны? — спросил он.

— Чудак ты, Захар, — усмехнулся Прохор. — Большевики не сами начали войну. Генералы, помещики да фабриканты хотели задушить революцию, чтобы отнять те права, которые революция дала рабочим и крестьянам… Вот большевики и вступились за народ, защищают революцию.

Захар сел на лавку. Кот снова подошел к нему и, грациозно выгибаясь, начал ласкаться. Захар погладил кота.

— Вот разгромим генералов и помещиков, — продолжал Прохор, установится в нашей стране советская власть, наступит мир и тишина. Некому тогда будет воевать между собою… Буржуев и капиталистов у нас не станет, а рабочему и крестьянину ссориться между собой не из-за чего. Замечательное время наступит, Захар.

— Эх, Проша, твоими бы устами да мед пить, — вздохнул Захар. — Разве ж мы доживем до такой жизни?.. Ведь это не жизнь, а настоящий рай будет… Ей-богу, правда!..

— Доживем, Захар! Только б скорее покончить с белогвардейцами.

— Дал бы бог! — широко перекрестился Захар. — Так куда же мне Теперь, Проша, деваться? Домой, что ли, подаваться али как?

— Дома тебе, Захар, не удастся жить, — сказал Прохор. — Снова мобилизуют белые…

— Да его и арестовать могут за дезертирство из полка, — вступил в разговор Фома Котов.

— Верно, — подтвердил Прохор. — Могут и арестовать.

— Так куда ж мне теперь? — беспомощно развел руками Захар.

— Поедем ко мне в дивизию, — предложил Прохор.

— Нет!.. Нет!.. — испуганно замотал головой Захар. — Воевать я ни за белых, ни за красных не буду…

— Воевать ты не будешь, — сказал Прохор. — Назначу тебя санитаром в полковой околоток. Будешь там вместе с Надей и дядей Егором Андреевичем… Надя сестрой работает, а ты ей помогать будешь. За ранеными ухаживать сумеешь… Это дело тебе как раз подойдет. Не убивать, а исцелять людей будешь.

Захар задумался. Лицо его просветлело.

— Ладно, братуша. Это дело мне подойдет, верно.

— Ты давно дома был?

— Не так давно, — ответил Захар.

— Как наши живут?

— Покель все живы-здоровы, — вздохнул Захар. — Мать больно по нас сокрушается. А батя помутился. Вот на меня говорят, что я тронутый умом. Уж не знаю, тронутый я или нет, а уж батя так совсем тронулся разумом. Ей-богу!.. Жалко его. Поступил было он добровольно в стариковский полк супротив красных воевать… Да однова повстречался где-то с Константином и, видать, дюже поругались. Старик-то молчит, не рассказывает из-за чего. Ну, с той поры батя сам не свой стал. Из полка ушел. Костю видеть не может и разговаривать о нем не хочет. Ежели мать невзначай вспомнит Костю, так он на нее с кулаками кидается. «Молчи! — говорит, — чтобы ты о нем ни слова не упоминала. Не сын он мне, говорит». А тебя, Проша, перестал ругать. По Надюшке заскучал… А зараз, прослыхал я, будто, как только Красная Армия стала к станице подходить, побоялся он оставаться дома, в отступ уехал…

— Ну, ладно, брат, — сказал Прохор, вставая. — Поговорить еще успеем… Собирайся. Я сейчас пришлю за тобой подводу… Поедем…

XXIX

В эту весну половодье, как никогда, широко и раздольно разлило свои мутные, бурные воды по придонским займищам и лугам.