Юг в огне

Как же чудесно и привольно бывает в эту пору здесь! Точно огромные зеркала, примолкнувшие, тихие, лежат воды в низинах и ложбинах, отражая спокойную голубизну далекого неба… Бесчисленные стаи диких уток хлопотливо снуют в краснотале. Голосисто звенит птичий гомон на заросших сочной зеленью островках. То там, то здесь гремят выстрелы охотников… И от каждого такого выстрела взлетывают перепуганные птичьи стаи… Задумчиво в камышах стоит на одной ноге цапля… Поджарый заяц, вздрагивая всем телом от страха, бежит сам не зная куда.

Все здесь мирно, покойно, и просто не верится, что рядом с этим тихим уголком гремят громы войны, потоками льется кровь…

Лучи закатного солнца окрашивали водные просторы багрянцем. Где-то далеко ударяет церковный колокол. Эхо летит по водной глади, все дальше и дальше уносясь и замирая…

Из-за ветвей краснотала, залитого водой, осторожно высунулась лохматая голова Сазона. Он огляделся и, убедившись, что кругом никого нет, выплыл из кустарника на каюке. Загребая веслом, он быстро поплыл к берегу. На дне каюка, на траве, лежал с забинтованной головой Конон Незовибатько и тихо стонал.

— Помолчи ты, Конон, — уговаривал его Сазон. — Не тяни за душу… Вот зараз причалю к берегу. Может, тут наши где.

— Що ты, Сазон, со мной возишься?.. — с трудом говорил Конон. — На який дьявол я тебе сдався?.. Все едино же помру… Зараз сбрось меня в воду, утопну и усе… Одному же тебе свободнее… а со мной сгибнешь… Ей-богу, сгибнешь…

— Помолчи ты, дьявол! — сердился Сазон. — А то доведешь, что вот так и гвоздану по башке, — угрожающе поднимал он весло.

Незовибатько смотрел на усердно гребущего Сазона влажными глазами, тяжко вздыхал.

— Чудной ты, братику, — шептал он. — Ей-богу, чудной… Бачь, що робишь, втору неделю со мной возишься. А за яким лешим, а? — И, словно в бреду, бессвязно продолжал: — Я ж помню, як ваши казаки секли наших шахтеров… Ух, и секли ж, сволочи!.. Злоба у меня супротив них до сей поры на сердце лежит… А ведь ты ж тоже казак… А дывись, який!.. Дурья ты голова… Ей-богу, дурья!.. И зачем тебя маты на свит билый родила, такого дурня, а?..

— Помолчи, Конон!.. Богом тебя прошу!..

— Сердце же, Сазон, — прерывающимся голосом говорил Конон, — може зараз лопне…

Сазон аккуратно клал весло на борт каюка, заботливо наклонялся к раненому, прикладывал к его сердцу мокрую тряпицу.

— А зараз легче?

— Л… легше…

— А голова болит, а?

— Ломит… Моченьки нема…

Сазон клал и на голову Незовибатько влажную тряпицу.

— Потерпи, милок, — берясь за весло, говорил он. — Как только До наших доберемся, так зараз же тебя в околоток положим… Там тебя, браток, доразу фершала отремонтируют…

Незовибатько тяжко вздыхал.

— Да все едино ж я, должно, умру…

— Не брешь! — обрывал его Сазон. — Ум-ру-у… Все мы помрем, когда время придет. А зараз умирать не гоже, надобно советскую власть отвоевывать…

— Правду кажешь, — снова вздыхал Конон.

Добравшись до берега и сойдя с каюка, Сазон осмотрелся. Вечерело. Кругом пустынно. Сазон тоскливо посмотрел на Конона.

— Есть хочешь, а?

— Ни, — слабо замотал тот головой. — Ни хочу… Водички б…

Сазон напоил его.

— А мне, милок, ох и жрать же охота, — признался он. — Быка б съел… Тебе б, конешное дело, зараз горячего молока.

— Ни хочу…

— Не ври! Говорю, надо молока, стало быть, надо… Но вот где взять?.. — И он снова тоскливо оглянул пустынный берег. — Постой… Никак, кто-то идет, — сказал Сазон и присел за куст, зорко высматривая.

Пошатываясь на слабых ногах и опираясь о костыль, по берегу шел старик с пушистой белой бородой. Дед часто останавливался, нагибаясь, что-то рассматривал, срывал какие-то цветы, траву, клал в сумку, висевшую через плечо. Когда он подошел близко к Сазону, тот, выскакивая из-за куста, крикнул:

— Здорово, дедуня!

Старик от изумления и испуга даже присел.

— Испугался, дед, а? — засмеялся Сазон.

— Ой, родимец ты мой! — приложил желтую, морщинистую руку к сердцу старик. — Ну и испугал же… Ты кто же такой, а?

— Как видишь, самый настоящий человек.

— Вижу… что человек… Но какой? Может, разбойник?

— А ты боишься разбойников, дед?

— А чего их бояться?.. Человек я бедный, убивать меня не за что… А ежели убьют — не побоюсь… Девяносто годков на свете живу. Пора и честь знать… А вот, по правде тебе скажу, нечистой силы боюсь… Чего ты тут делаешь-то, мил человек?..

— Купаюсь.

— Ты со мной шутки-то не шуткуй, — осерчал старик. — Ты кто?..

— А если скажу кто, ты не предашь меня?

— Нет.

— Поклянись.

— Истинный господь, не предам, — поклялся старик. — Чтоб мне провалиться на этом месте.

— Красный я, — шепнул Сазон.

Но старик был немного глуховат и не расслышал.

— Кто?.. — подставил он ухо.

— Красный. Большевик.

— А-а… — понимающе протянул старик и строго посмотрел на Сазона. А не брешешь?

Тут уже очередь наступила клясться Сазону.

— Вот тебе господь, красный, — перекрестился он для убедительности.

— Стало быть, ухороняешься?