Юг в огне

— А что поделаешь? — вздернул плечами Свиридов. — Выбрали… Надобно послужить народу и советской власти… — Губы его скривились в усмешке. Этих-то казаков, Ермаков, знаешь? — кивнул он на своих спутников.

Прохор посмотрел на сопровождавших Свиридова казаков. Хотя в облике их ему и показалось что-то знакомое, но припомнить он не мог.

— Что-то не вспомню.

— Вот этот, — указал Свиридов на белокурого с открытым простодушным лицом сероглазого казака, — Павел Звонарев с хутора Козлинского. Помнишь, с нами учился с первого класса по третий?

— Вспоминаю, — оживился Прохор, протягивая руку Звонареву. Здравствуй, Павел…

— А это Адучинов, — кивнул Свиридов на калмыка. — Наш станичный…

— И этого вспоминаю, — сказал Прохор. — Извиняй, Адучинов, не узнал тебя. Богатым быть тебе.

— Куда уж ему богаче, — сказал, подходя, Сазон с шашкой на боку и винтовкой за спиной. — Богаче его, пожалуй, никого и в станице нет…

— Зачем так говоришь, Меркулов? — блеснул зубами в кривой усмешке калмык. — Зря так твоя говорит… Бедный мы стал, бедный… Война все сожрал… Война.

Как и бывает часто в подобных случаях, когда разговор прерывается, все закурили.

— Слушай, Ермаков, — заговорил Свиридов. — Звонарев у нас секретарем ревкома служит, а Адучинов ведает военным делом… А я — председатель ревкома… Так вот мы и пришли к тебе поговорить по-серьезному, как власть местная: на каком основании ты, не спросясь нас и не получив нашего разрешения, организуешь отряд, а?.. По какому такому праву ты занимаешься своевольством?

— Моя, — ткнул себя в грудь пальцем калмык, — военный комиссара… Моя отвечает все… Кто твой казак приходила мене?.. Кто спрашивала мене делать отряда?.. Никто не спрашивала, никто не приходила… Моя, военная комиссара, не велит отряда делать!.. Никакой отряда не надо!.. Никакой!..

— Правильно говоришь, Адучинов!.. — хлопнул его ладонью по плечу Свиридов. — Без разрешения станичной власти никакого отряда организовывать не позволим!.. Не позволим!.. Ежели каждый зачнет своевольством заниматься, так тут настоящая анархия получится! А мы, односум, сам знаешь, супротив анархистов идем… Так что, Прохор Васильевич, мы по добру предлагаем тебе сейчас же распустить свой отряд! А потом, ежели он надобен будет, то мы его в законном порядке, с разрешения властей, организуем…

— Пошел ты к чертовой матери! — выругался Прохор. — Знаю я, что представляет из себя эта «власть». На бугор посматриваете. Отряд мною создан. Распускать я его не буду и никому не позволю. Понял?

Глаза у Свиридова вспыхнули, как у волка, но тотчас же и потухли. Свиридов понимал, что ссора ни к чему не приведет.

— Не кипятись, односум, — срывающимся голосом произнес он. — Давай спокойно поговорим… Ты ж пойми — законная власть, стало быть, должен нам подчиняться… И ругаться нечего…

— Свиридов, — сурово прервал его Прохор, — мы еще посмотрим, какая ты власть. Я думаю, что тебя по ошибке к власти поставили. Что ты на съезде в Каменской говорил? На мир с генералами склонял… Ты и сейчас так думаешь… Так какая же из тебя народная власть, ежели твоя душа против советской власти настроена?.. Какая может быть на тебя надежда?.. Продашь и предашь… Нельзя тебе доверять.

Свиридов пытался прервать Прохора:

— Ну, что ты говоришь?.. Какую чепуху городишь.

Но потом понял, что для того, чтобы опровергнуть все обвинения, надо прикинуться обиженным.

— Какое имеешь право такой поклеп возводить на меня? Да я тебя… Ладно, я тебе все это припомню. Припомню!.. Пошли, товарищи!.. Мы найдем способ с ним поговорить…

V

В ночь с четвертого на пятое мая низкое небо над Новочеркасском озарялось багровыми вспышками орудийных залпов. Сухо потрескивали ружейные выстрелы. Иногда то в одном, то в другом конце города, сквозь остервенелый собачий лай, словно перекликаясь друг с другом, постукивали пулеметы.

Застигнутые врасплох внезапно возникшим в городе боем, обыватели, трясясь от страха, отсиживались в погребах и подвалах.

Веру пушечный гул застал в постели. Она спала крепко и долго не могла пробудиться, хотя сквозь сон и слышала взрывы снарядов. Наконец, проснувшись, Вера заметалась по комнате, не зная, что предпринять. Вдруг у иконы она опустилась на колени.

— Матерь божья! — в отчаянии крикнула Вера. — Спаси и помилуй!..

Стрельба продолжалась всю ночь, и Вера в страхе простояла почти всю ночь на коленях перед иконой.

Под утро в окно кто-то постучал. Вера, немея от ужаса, не отзывалась. Стук усиливался, он становился настойчивым, требовательным. И когда стекло в окне под чьим-то кулаком уже жалобно задребезжало и, казалось, вот-вот оно рассыплется, Вера, наконец, плачущим голосом спросила:

— Ну кто это… там?.. Кто?..

— Верусик, открой! — донесся до нее радостно возбужденный голос мужа.

— Костя! — в восторге закричала Вера, бросаясь на лестницу открывать дверь. Откинув засов, она обвила горячими руками шею мужа.

— Костя!.. Милый Костя!.. — рыдала она, и, конечно, не потому, что соскучилась по нему. Она просто была рада, что с появлением Константина все ее ночные страхи исчезли…