Юг в огне

— Ну, хватит, Сазон, извини меня, — обнял его Прохор. — Убедился я, что ты храбрый, а потому и хочу тебя просить послужить честью для спасения всего нашего отряда…

Сазон насторожился:

— Что ты хочешь от меня?

— Хочу просить тебя, Сазон, — прошептал Прохор, — чтоб ты совершил подвиг, большое геройское дело.

— Ну? — взглянул Сазон на него. — Какое это такое геройское дело?..

— Сазон, — печально сказал Прохор, — попали мы в трудное положение… Сам видишь, тебе нечего об этом говорить… Сейчас же, пока не рассвело, бери самого лучшего станичного жеребца и пробивайся сквозь вражеское окружение. Во что бы то ни стало надо пробиться!.. Мчись, как ветер, прямо на станцию Гашун. Там со своим отрядом стоит Буденный. Я ему напишу, да ты и сам все расскажешь… Проси, чтоб выручил нас… Мы будем держаться крепко, не сдадимся… Но ты, Сазон, понимаешь, патроны у нас на исходе… Выручай, друг… Выручишь, слава и благодарность от нас всех тебе большая будет, а погибнешь, то, что ж, друг дорогой, никуда не денешься. Мы тоже все на смерть обречены.

Сазон молча одевался. Встав перед Прохором, он торжественно проговорил:

— Трудное дело, Прохор Васильевич, поручил ты мне. Но, чего бы это ни стоило мне, хоть головы, а я постараюсь его выполнить… Пиши Буденному. Ежели меня убьют, то отдайте родным коня, а то ж я последнюю лошаденку со двора свел… Пиши! — И, отвернувшись от Прохора, проворчал: — Я тебе покажу труса…

Прохор написал одну записку Буденному, прося его о помощи, и другую Звонареву, чтобы тот беспрекословно выдал из конюшни жеребца Сазону Меркулову по его личному выбору.

XIII

В мае германский отряд генерала фон Арнима торжественно вступил в Ростов. Вначале ехали баварские кавалеристы на грузных, лоснящихся от жиру вороных лошадях, затем, чеканно выстукивая по мостовой коваными каблуками и мерно покачивая щетину штыков, под гром барабанов и звуки фанфар, по Садовой улице проходила пехота.

Толпы нарядной буржуазии, заполнившие тротуары, восторженными криками приветствовали входивших в город «гостей». Дамы посылали им воздушные поцелуи, бросали солдатам букеты цветов. Немцы поглядывали по сторонам с видом победителей, гордо и надменно.

* * *

…На окраине города, утопая в яркой листве распустившихся деревьев, стоял маленький белостенный домик с красной черепичной крышей.

Подойдя к нему, Семаков оглянулся по сторонам и, убедившись, что, кроме него и Виктора, никого на улице нет, нырнул в гостеприимно распахнутую калитку. Виктор последовал за ним.

— Заждалась вас, — шепнула им молодая женщина в платке, запирая Калитку.

— Все уже собрались? — так же тихо спросил у нее Семаков.

— Все. Идите, они вон там, в садике.

Семаков и Виктор пошли по узенькой тропинке, пробитой в густой траве.

На лужайке, за кустами распустившейся сирени, сидело несколько мужчин и молодая красивая брюнетка. Белокурый молодой человек, по виду рабочий, стоял на коленях, что-то писал на табурете. Двое в защитных гимнастерках, чуть постарше, склонившись к табурету, покуривая, смотрели, как писал белокурый. В стороне от них, прислонясь спиной к створу акации, сидел Василий Афанасьев и о чем-то беседовал с Андреевым.

Плотный мужчина лет сорока с русой бородой посмотрел на Семакова и Виктора и сказал:

— Здравствуйте, товарищи! Садитесь!

Виктор присел на траву, а Семаков опустился на корточки и заговорил о чем-то с женщиной, полулежавшей на траве. В руках у нее был букет сирени.

— Познакомься, крестник, — сказал Семаков Виктору. — Это товарищ Елена.

Виктор пожал маленькую горячую руку женщины. Она улыбнулась и сказала:

— Вы совсем молоденький, еще мальчик… — И, заговорив о чем-то с Семаковым, крикнула писавшему: — Скоро ты, Журычев?

— Кончаем, — сказал тот, не отрываясь от писания. — Сейчас прочту. Желаете послушать?

— Ну конечно, — ответил Андреев. — Читай, послушаем.

Журычев встал.

— Слушайте, товарищи, — обвел он всех взглядом и стал читать: