Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

Для этого требуется основательная предварительная экспозиция: важно, чтобы читатель успел сжиться с героями – с Егором, Настей, Катенькой, – обжить их повседневные психологические ипостаси, и тогда внезапный сигнал какой-нибудь сквозной синхронизации (полнолуние, совпадение стрелок и случайно отыскавшихся вещих слов вроде «Раз, два, три, “Зенитушка”, дави!») произведет переброс в иную трансцендентную локализацию, где все успевшие стать привычными ожидания мгновенно обнуляются:

«Мир был молод, полон открытий и радостных происшествий.

Настя смотрела на мурашей и моргала. Потом, взмахнув рыжим хвостом, побежала к своему дереву, под корнями которого рыла нору. Нырнула в логово и, поерзав, удобно устроилась на боку – так, чтобы перед носом оказалась желтоватая глыба. Выждав, когда желание разрастется в глубине ее глотки, выплеснется за край и зальет все ее существо, Настя лизнула прохладный камень, и соль в ответ, чуть помедлив, обожгла язык. Иголочки необычного удовольствия кольнули Настю за ушами, и дрожь от этих уколов побежала на загривок. Она лизнула еще и нежно тявкнула. Звук вышел из горла сам собой, словно внутри Насти тявкнул кто-то другой, разбуженный то ли вылившимся за край желанием, то ли вкусом камня. Лизнула еще и снова тявкнула. Потом еще и еще… Это было чудесно»[93].

Увлеченный читатель, прочитавший первые триста страниц, не может не почувствовать внешнюю инвольтацию силовых линий стремительно углубляющейся воронки, где уже исчезли в иных телах и Катенька, и Настя, и Егор, и Тарарам. Еще расходятся круги по воде, но вот две-три страницы – и книга заканчивается:

– Чит-чит-чит.

– Тяв-тяв.

– Цить-цить-цить.

– Киа-кья-киа[94].

Такое бывает, после чего волны смыкаются, успокаиваются, и искусство вновь переходит к своему прямому назначению, к трансляции избранных состояний души, к созиданию мира, избавленного от примесей ветхой материи.

И все же прорыв в феноменологию волка остается далекой трансцендентной настройкой искусства наряду с сокровенным желанием Художника написать картину, чтоб висела она без гвоздя.

Вторичное упрощение как способ обретения первоначала

Очерк 1

1

Два обстоятельства могут инициировать соответствующее исследование. Во-первых, неожиданное обретение чистоты и самостоятельности существования элементов как достаточно позднего эффекта развития. И во-вторых, явная непроясненность того, что происходит в ходе самоисчерпания, и тогда возникает вопрос: существует ли «диалектика деградации», которая могла бы выделить общие черты всего деградирующего по аналогии и в противовес привычной диалектике развития?

И уже в ходе сопоставления двух этих обстоятельств мы понимаем, что упрощение упрощению рознь, и хотелось бы иметь надежный навигатор, который позволял бы отдельный пройденный участок познания или бытия во времени соотносить с целым, с кругом событий или феноменов, единство которых удерживается в ходе продолжающегося хронопоэзиса. Уместно провести несколько рассмотрений, пока не связывая их друг с другом и руководствуясь задачей выяснить, какие вообще бывают упрощения и что при этом происходит.

Начнем с краткого экскурса в неотению, представляющую собой, несомненно, революционный участок всякого развития, включая, разумеется, и развитие общества, – и тем не менее несущую в себе ярко выраженные черты упрощения.

Неотения есть нечто иное и нечто большее, чем обособление отдельного сущего, чем рождение нового или его репликация. Это ретроспективное движение, которое содержит все перечисленные возможности и уберегает шансы-возможности от растраты.

Ведь неотения выступает и как противоположность предустановленной гармонии, она есть антирепликация, принципиальное игнорирование ожидаемой реплики, в каком-то смысле безответность и безответственность. Неотения задает иную, новую разметку сущего и происходящего, и эту операцию мы можем выделить наряду с откладыванием-депонированием в качестве важнейшего способа описания того, как работает машина времени. Сбой ритма – и при этом все же наследование темы с вбрасыванием эпифании, неотеническая ревизия наследия – вот великая инновация, превосходящая и следование традиции, и похищение традиции путем ее инсталлирования в более мощную хрономатрицу.

Через эту онтологическую операцию высвечивается и новое определение самого возможного. Возможное – это то, что неизбежно последовало бы в соответствии с ритмом понятий (или приговором судьбы), но теперь, вследствие неотении, это «в прошлом неизбежное» становится «только возможным». «Только» означает не понижение, а изменение статуса, и неотения предстает как резервуар возможностей.