Юля

Анька выглядела хорошо — молодо, свежо. Она была полной, но стройной, в коричневой шерстяной юбке и дорогой белой блузке. Лицо и шея у нее гладкие, без морщинок, щеки были старательно припудрены и от того казались розовыми.

— Ты постарела, Юлька, — удивилась и как будто обрадовалась этому Анька. — Я моложе выгляжу.

— Что поделаешь. — Юля сняла с огня и поставила на припечке сковородку, от которой валил синий дым, взяла чистую тарелку и переложила на нее поджаренную колбасу с салом.

— Гляди больше за собой, — посоветовала Анька, — купи крем от веснушек, смазывай им лицо, сделай на лице маску из свежих огурцов и полежи…

— Некогда мне с масками лежать, — усмехнулась Юля, — весна наступает, надо картошку сажать, а там лето подойдет — сено, ягоды…

Зашевелился на печи Петька, сверкнул глазенками из–за трубы на гостью. Взглянул и спрятался.

— Ой, какой мурзатенький! — удивилась Анька, достала из кармана плитку шоколада, подошла к печке и дала Петьке.

Тот забился в угол, даже не дотронулся до гостинца, лежавшего с краю на печи.

— Ой, какой стеснительный! Пропадешь, если будешь таким… Бери скорее, а то растает, — Анька пододвинула к нему ближе шоколад.

— Что надо сказать тете? — пристыдила сына Юля.

— Спасибо, — несмело пробормотал Петька.

— А мои хлопцы смелые, — вернувшись к столу, сказала Анька и начала с увлечением рассказывать про своих сыновей, потом, когда уже выпивали, заговорила о своих коллегах по работе, осуждала их.

Уходя домой, она пригласила Юлю завтра прийти в отцову хату.

— Иди, сынок, помоемся на ночь, а то слышал, как тетя смеялась над нами, — сказала Юля сыну, когда закипела вода в чугунке, сняла почти сонного Петьку с печи, поставила его в корыто.

Налила в него заранее приготовленной в ведре теплой воды, раздела и посадила сына, ополаскивая его, намылила голову, уши. Сын все еще боялся мыла, боялся, чтоб оно не попало в глаза, хныкал, тер кулачками глаза, просил смыть с лица мыльную пену. Юля успокаивала его, купала и вспоминала то, что нагудела в уши только что Анька — хвалилась своей легкой жизнью, поучала, как можно и нужно жить Юле, как жить лучше. По ее словам выходило, что прежде всего надо думать о себе, выйти замуж «хорошо и выгодно, чтоб жить припеваючи, а остальное все уладится, все будет, не со своим, так с другим…».

Юля сейчас опять подумала, что Анька и вправду, наверное, имеет любовника, изменяет своему старательному мужу, который много, прилежно работает, но мало глядит за нею и за семьей, потому что очень уж странным был ее рассказ о своей жизни.

— Если бы ты, сынок, не копался в песке, не лез в грязную воду, — не переставая думать о гостье, говорила сыну Юля, — так всегда был бы чистенький и мне меньше было бы забот. А то ты совсем не слушаешься меня и бабушки, все по–своему делаешь.

Терла сыну согнутую спину, шею, черноволосую голову, и ей казалось, что перед нею сидит муж — сложением Петька все отцовы капельки подобрал. И ходит так же, опустив голову и цепляя ногу за ногу, ставя их носками внутрь, так же искривляет туфли: одинаково исподлобья поглядывает на других: задумавшись, любит грызть ногти.

— Какой ты худенький, сынок! — посокрушалась Юля, сняла с печки нагретую простыню, завернула в нее, как маленького, Петьку и понесла на кровать, вытерла его, надела майку, сорвав с нее магазинный ярлычок, трусики. Укрыла одеялом, поцеловала мальчика в лобик: — Спи, — минуту постояла, любуясь пригоженьким сыном, подумала, как ей порой бывает трудно, нехорошо, и сын всегда утешит ее, успокоит. Уже то, что он живет, растет и умнеет, как бы каждый день напоминает Юле: не горюй, не плачь о своей неудачной жизни, о том, кого ты потеряла или что тебя потеряли — тебе надо жить. Жить ради сына, ради его счастья, и потому, думая о нем, думай о себе. Юля радовалась, что почувствовала, поняла сердцем смысл, значение слов: каждая мать живет не для себя, а для своих детей.

Она отошла от Петьки, разгребла в печке жар, побила головешки, слила в старое ведро воду из корыта и вынесла ее во двор, минутку подождала, пока исчезнет синий огонь в печке, и закрыла трубу. Мать, наверное, осталась ночевать у родных, поленилась идти домой; Юля подождала ее и, не дождавшись, закрыла дверь на крючок, разделась и прилегла.

— Мама, — прижался к ней сын, — а где наш тата?

— Работает, сынок. Ты хочешь, чтобы он был с нами?

— Нет, — сморщился Петька.

— Почему? — удивилась она.

— Он был пьяный, кричал…

— Ты боялся его?

— Ага, — кивнул головой сын, и она вспомнила, как сжимался, забивался в какой–нибудь уголок Петька, когда Геннадий возвращался из командировки пьяный.

Тогда он звал Петьку к себе, хотел поиграть с ним, но Петька не шел. А если они с Геннадием начинали ссориться — Юля упрекала мужа за пьянство, а тот возражал, кричал на нее, — Петька плакал…

— И он мне никогда конфеток не привозил… Сергеев тата привозил ему, а он мне нет…