Юлий Даниэль и все все все

Во-вторых, именно в ту пору, когда появилась книга Бахтина, острота и чуткость нашей реакции на темы массовых репрессий еще не притупились, а потому человеческие страдания автора вызывали горячее сочувствие к участи ученого. Бахтин был арестован давным-давно, потом сослан, потом прочно забыт до самого появления книги. И при этом книга никак не напоминала о лишениях и страданиях – напротив: она свидетельствовала о торжестве неистребимого веселья.

А в-третьих, в тех же неземных департаментах, где намечалась участь искусства, происходило великое сближение крупных планет. Навстречу труду о Франсуа Рабле уже был готов перевод романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», блистательный труд Н. М. Любимова. Поразительно, что они вышли в свет едва ли не одновременно, эти два исполинских труда. Если и с различием во времени издательском, то одновременно в историческом измерении – что такое, в самом деле, разница в пятнадцать лет!

«Благодаря изумительному, почти предельно адекватному переводу Н. М. Любимова, – писал Бахтин, – Рабле заговорил по-русски, заговорил со всей неповторимой раблезианской фамильярностью, со всею неисчерпаемостью и глубиной своей смеховой образности».

Он особо чтил смеховую природу человека, выносившую его за собственные пределы, придавая личности другое измерение, провоцируя лицедейство. Людей, лишенных от природы чувства юмора, называл «агеластами». Притом сам Михаил Михайлович не являл собою образ юмориста. По крайней мере, ни шуток, ни острот, ни каламбуров мне от него слышать не довелось.

Первая встреча

Лева Шубин[6] дал адрес. Он туда ездил, в этот самый Саранск, где оказался Бахтин. Саранск – мордовский город, а в ту пору у нас на слуху были мордовские лагеря – там отбывали сроки Андрей Синявский и Юлий Даниэль.

На саранском вокзале мимо меня провели черную колонну зэков: да неужели?.. Но нет, ни Юлия, ни Андрея среди них не было.

И вот я стою на лестничной площадке дома на улице Советской, зажав в руке бумажку с адресом; никто не открывает. Не открывает так долго, что успеваю впасть в панику – да я с ума сошла, не иначе, как это: здрасте, я ваша тетя! С какой стати приехала…

За дверью тишина, на площадке, запущенной и какой-то сиротской, пахнет кошками, и никто не собирается открывать… Тут вспомнилось – мой прадед в студенческую пору пешком шел в Ясную Поляну спросить, в чем суть. Дошел, звонил в колокол. А вышел не граф, а Софья Андреевна и отправила искателя истины обратно в Кишинев, оберегая покой великого старца. Пересказывая друзьям это семейное предание, я всегда добавляла беспечно: с тех пор никто у нас в роду этим вопросом не интересовался. И вот ведь сглазила, стою теперь на лестнице, хотя вопрос у меня другой. Но точно сглазила. За дверью тишина.

Постучала в квартиру напротив, открыла молодая женщина, оглядела даже не неприветливо, просто враждебно.

– А никого там нету, ни его, ни ее, в больнице оба, потому что никому не нужны… Адрес? А вам зачем? Да ладно, так уж и быть.

(Не хотела возвращаться к этой особе, но все же вернулась, потом, когда уже повидала Бахтина, после больницы, перед поездом, – и она объяснила, в чем было дело.

– Я как увидела, так и подумала – племянница это, вспомнила наконец-то, явилась! А старики совсем брошены…

– Да почему племянница?

– Да вы на него лицом похожи.)

Мелкое это происшествие отвлекло от главного.

Мой вопрос, едва переступила порог больничной палаты:

– Мейерхольд говорил, ось трагедии – рок, а полюса этой оси – мистерия и арлекинада. Так вот: я в молдавском селе наблюдала новогодний праздник, нет, празднество; там короткое трагическое действо, называется Маланка. Это театр такой, а к нему еще целое стадо развеселых хмельных комических старцев – шутки, сценки комические. Там трагедии, то есть мистерии, – всего ничего, а карнавального разгула с избытком, но все едино, монолитно. Почему в учении о карнавальной культуре (в вашем учении, Михаил Михайлович) тема мистерии отсутствует – почему? Они ведь зеркальны друг к другу, и…

Боже, что я несу и вообще о чем я… Ведь не о театре же он писал! Совсем не о театре его книга… Но он сразу понял и сразу ответил:

– У меня на мистерию жизни не хватило.

Так я впервые узнала, что есть темы, измеряемые жизнью. И как ненавязчивое пророчество прозвучало в этом странном ответе, что и моя жизнь в каком-то смысле будет измеряться Маланкой. И действительно: чем бы ни занималась многие годы, все равно рано или поздно возвращалась мыслью туда, в молдавское село, где под Новый год из дома в дом быстро проходят парни в сапогах, ряженные неимоверными царями, а следом, кривляясь и всячески непотребствуя, поспешают «моши», комические старцы, и ведут себя ну прямо согласно предписанию Бахтина.

Но все же, что было в тех словах «у меня на мистерию жизни не хватило»? Поняла так, что вся жизнь пошла без остатка на карнавальную культуру, на арлекинаду в переводе на язык театра. На торжество смеха.