Юлий Даниэль и все все все

Потом одна из старушек, та, что была когда-то служанкой, куда-то сходила, с кем-то сговорилась на другом краю поселка, и мы перебрались. Теперь до моря было несколько минут неспешной ходьбы, зато пляж наш собственный. Если какой-то прохожий решал опрометчиво пляж пересечь, хозяин домика тут же появлялся и укорял неизвестного:

– Совести нет, не видишь – люди отдыхают?

Мы были одни. Поначалу даже уши закладывало от тишины небывалой.

В обед я жарила рыбу – хозяин оставлял ее в ведерке под верандой. Он много не разговаривал. Хотя нет: однажды вдруг рассказал, как шпиона изловил и повел к пограничникам. Шпион ему семьсот рублей предлагал; что он ответил, помню дословно:

– Я, говорю, родину не продаю, да и семьсот рублей не деньги.

Такая жизнь. Сказочная и беспечная. Мы отдыхаем, на другом конце поселка патриарх Михалков, – говорят, с дамой, но это уж нас совсем не касается.

А патриарх все-таки касается. Дело в том, что он должен был стать общественным обвинителем на суде, да казус вышел. Казус замяли, но и в обвинители теперь не годился. Перед зданием суда в толпе сочувствующих Синявскому и Даниэлю ко мне подошла незнакомая женщина «из своих».

– А вы знаете, что в Союзе писателей бардак?

– Да кто ж этого не знает!

– Нет, не в переносном смысле!

Поговаривали, что Михалков как-то к этой подпольной (не в переносном смысле) организации (надо же!) был причастен и потому не был допущен блеснуть на суде во всем великолепии. И теперь то обстоятельство, что Михалков и Даниэль оказались обитателями этого в сущности необитаемого острова, было курьезным.

– Может, ночью пойдем петь под окном серенаду? «Союз нерушимый республик свободных»?

– Да ведь у меня слуха нет.

Мы веселились, мы были беспечны, мы были вдвоем.

Впрочем, как раз не вдвоем, и вот об этом я хочу рассказать.

Когда вечером выходили на море посидеть на теплом песке, с нами приходил пес хозяйский, в репьях и клещах. Скоро и другие собаки поселка приходили смотреть на закат.

Непонятно, что происходило в собачьем мире, но честно скажу – они к нему приходили, а не к нам. Меня только терпели. Или не замечали. Так мы сидели на теплом песке в окружении стаи. А стая все увеличивалась, и уже, кажется, все собаки поселка сидели с нами, а потом провожали до самой калитки. И только хозяйский пес провожал Даниэля до крыльца.

– Когда-нибудь я уйду от людей, – неожиданно сказал Юлий, – и буду кормить собак.

Дома в Москве нас поджидали Алик, черный спаниэль, а также кот Лазарь Моисеевич, уж они-то рассказали бы вам, какой Юлий был замечательный создатель еды для зверья.

Последние сутки в приморском раю лил сумасшедший дождь. Оказалось – под нашей верандой вылупились котята, и много их было. Они замерзли, промокли и плакали. Пришлось их всех забрать к себе, так что последнее воспоминание о Приморском было: компресс из котят.

Рай на то и рай, чтобы было солнце, море, звери. Но…

– Когда-нибудь я уйду от людей…

Что же это было?

Напрасно кольнуло в сердце, напрасен был мгновенный укус страха.

До этого не дошло.

Все кончилось раньше, не стало Юлия.

Но прежде чем его забрала смерть, ушли наши звери.

Алик умер, Лазарь пропал в лесу под Перхушковом.

Господи! Неужели же не смогу я просто вспомнить то море, ту тишину и того Юлика – предводителя стаи.

Был он смугл, тонок, в шортах, а псы – в репьях.

Да неужели все это было…

II. Группа риска

О Михаиле Михайловиче Бахтине

Мне выпало общаться с Михаилом Михайловичем в разное время. Я и сегодня не знаю, как оно случилось, что, прочитав книгу о карнавальной культуре, во что бы то ни стало решила повидать автора. И как объяснить, зачем совершилось мое паломничество – как ни крути, оно и выходит, что именно паломничество. Просто нельзя не пояснить, почему вообще возникла довольно дикая идея: к нему отправиться с тем, чтобы задать один-единственный вопрос – про мистерию. Просто необходимо вспомнить, каким было расположение звезд, ответственных за земное искусство, к тому часу, когда бахтинский карнавал въехал в советскую действительность на белом, как говорится, коне. Необходимо напомнить, чем была для нас небольшая книга в желтом солнечном переплете – про Рабле, про его роман, про народные обычаи Европы, про карнавальную культуру.

Во-первых, сам по себе карнавал Бахтина был, как мы понимали, открытием нобелевского масштаба. Оказалось, она, эта карнавальная культура, свойственна человечеству как дыхание и пища, как жизнь и смерть. И предстал карнавал подобно граду Китежу или затонувшему городу из «Путешествия Нильса» – он тоже в урочное время появлялся из вод и «на суше», а потом уходил вновь в пучину, чтобы с космической предопределенностью снова всплывать из вод забвения. Как некое стозевное чудище появляется невесть откуда, хохочет или провоцирует хохот, жрет безудержно и вдруг проваливается на самое дно человеческой истории. Или глубже… Homo sapiens в час карнавала отдыхает от цивилизации.