Юлий Ким

Далее действие начиналось, как оно и положено, со знаменитой сцены примерки тришкина кафтана на молодого барина. Возле Митрофана, вполне наглого, хитрого и красивого парня, вертелась дворня и похаживала вокруг матушка, помещица госпожа Простакова с тихим, как бы навсегда прибитым муженьком — все они обсуждали новый кафтан, пошитый Тришкой, и помаленьку переводили разговор в пение. Вот вошел Скотинин, приехавший свататься к Софье.

Простакова к нему:

— Вот, братец, на твои глаза пошлюсь. Мешковат ли этот кафтан?

— Нет.

— Да я и сам уж вижу, матушка, что он узок, — говорит Простаков.

— Я и этого не вижу. Кафтанец, брат, сшит изряднехонько.

Г-жа Простакова

Где же изряднехонько?
И глядеть тошнехонько.

Скотинин

Что ж тебе тошнехонько?
Сшито изряднехонько.

Г-жа Простакова

Аль ослеп ты, батюшка?
Узко вышло платьишко!

Скотинин

Да что тебе тошнехонько?
Сшито изряднехонько!

Г-жа Простакова

Аль тебе от сговору
Замутило голову?

Скотинин

Что тебе тошнехонько?
Сшито изряднехонько!
Нет! Кафтан хорош!..

Г-жа Простакова

Все ты, братец, врешь!

Тришка

Быть кафтану плохо сшиту — стал быть,
Тришке быть побиту!
Не по нраву талия — будет мне баталия!
Не по нраву рукава — без волосьев голова!
За изрядные труды порвут спину в лоскуты!

Девки

Ой дид-ладо, лебеда!

Г-жа Простакова

Жмет во грудях! Узок во плечах!
Али, братец, ты ослеп?
Али, братец, ты оглох?
Ан кафтан-то плох!

Скотинин

Нет, кафтан хорош!

Все (к Митрофану)

Митрофанушка, мой свет.
Чай, тебе вздохнуть неможно?
Ты скажи, скажи не ложно:
Жмет он или нет?

Здесь Митрофан, выдержав паузу, начинал медленно танец, разводя руками и поводя плечами, показывая, что кафтанец шum изряднехонько-таки:

— Ай, барыня-барыня! Сударыня ты моя!

Тут и все, убыстряя пляс, подхватывали:

— Ай, барыня-барыня! Сударыня ты моя!
Ай, да молодец Митрофанка!
Кафтан-то пришелся в самый раз!
Вишь ты — потешил милый нас!

И госпожа Простакова тут и ставила точку всей дискуссии, обращаясь к совершенно оправданному Тришке:

— Выйди вон, скот!

Скотинин был трактован как человек искренний и действительно обожающий свиней, как обожают коллекционеры то, что они коллекционируют. Об этой своей «смертной охоте» он исповедовался в небольшом ариозо:

Люблю свиней, сестрица!
Ах, кабы не оне,
В монахи бы пострицца
Давно пришлось бы мне.
Кому свинья — свинина,
Щетина да сальцо,
А мне свинья — скотина,
У коей есть лицо!

Бывало, идет стадо,
И трудно глаз отвесть:
Им ничего не надо,
Окроме как поесть.
Ни злобы, ни попрека.
Ни хитрости какой…
Мне в людях одиноко,
А с ними я — как свой.