Юнг и Паули

Хотя прямота Паули отметала вежливость и формальность, и его зачастую считали грубым и даже пугающим, для тех, кто хорошо его знал, «он был примером того, как можно вести тихое, созерцательное существование в интеллектуальной и моральной целостности»[32].

Хотя Паули переехал в Цюрих, а Гейзенберг жил в Лейпциге, расстояние не помешало друзьям вместе работать над общей теорией квантового поля. Из их переписки видно, с каким энтузиазмом они относились к этим совместным исследованиям. Однако контраст между Гейзенбергом и Паули был поразителен. Гейзенберг был энергичным баварцем, им двигало честолюбие. Он также был превосходным пианистом, но рано понял, что физика ему даётся лучше. И оказался прав: в тридцать один год он был награждён Нобелевской премией за вклад в развитие квантовой теории. Тем не менее, после переезда в Лейпциг он оказался более известен как пианист, нежели как физик[33]. В то время как Паули предпочитал высказывать новые идеи в письмах и публиковал только полностью завершенные работы, Гейзенберг бросался публиковать каждую свою мысль ещё в зародыше. Несмотря на импульсивность характера, Паули был консервативен, тогда как Гейзенберг был революционером[34].

Гейзенберг был учёным высочайшего уровня, однако он утверждал, что не опубликовал ни одной работы, не отдав её сперва на суд Паули[35]. Так поступали и прочие физики всех возрастов. «Was sagt Pauli? (Что говорит Паули?)» было обычным вопросом среди его современников. Однако то, что Гейзенберг и многие другие постоянно нуждались в его отзывах, было Паули в тягость. Благодаря способности указать на неверную мысль он завоевал репутацию «совести физики». По словам Ханса Тирринга, Паули незаметно превратился в «верховного судью» в вопросах ценности и верности теоретических предположений[36]. Паули, впрочем, раскритиковал также несколько ценных теорий, задержав их разработку, однако в свою защиту он говорил, что никогда не назвал плохую идею хорошей. Он также отговорил своего коллегу Ральфа Кронига от работы над революционной теорией электронного спина, которой позже занялись другие физики[37].

Если временами скептическое отношение Паули к новой идее можно приписать его консерватизму, возможно, будет кстати ознакомиться с воспоминаниями Абрахама Пайса о словах Паули однажды за обедом в 1946 году:

Во время обеда я в первый раз заметил его хасидскую манеру: он ритмично и плавно покачивался вперёд-назад. Что-то было у него на уме. Он заговорил о том, как трудно найти проблему в физике, над которой стоит работать, и прибавил: «Возможно, это потому, что я знаю слишком много». Тишина; он продолжал раскачиваться. Затем: «Вы много знаете?» Я рассмеялся и сказал, нет, я многого не знаю. Вновь наступило молчание, пока Паули обдумывал мой ответ, затем: «Да, возможно, вы многого не знаете». Секунду спустя: «Ich weiss mehr, я знаю больше»[38].

Быть может, молодой коллега напомнил Паули об ушедшей юности, когда восторг от обретения нового знания вдохновлял его. Возможно, консерватизм Паули происходил как раз от избытка знаний: «я знаю слишком много».

Даже в юные годы Паули мог сдержать свою тягу к постоянному познанию и посвятить себя другим занятиям. Однажды он и Гейзенберг, работая вместе, столкнулись с особенно сложной проблемой. Пока Гейзенберг лихорадочно искал решение, у Паули изменился вектор. Творческий дар увлёк его далеко в сторону от интеллектуальных пристрастий. Год спустя в письме к своему датскому коллеге Оскару Клейну Паули так вспоминает об этом:

В начале семестра [осенью 1928 года] я был довольно далёк от физики. Я был очень ленив... но в то же время чувствовал себя посвежевшим и пребывал в хорошем настроении. Для забавы я сделал набросок утопического романа под названием «Путешествие Гулливера в Уранию». Я задумал написать его в манере Свифта как политическую сатиру на современную демократию, а именно на всё, что далеко от выборов, парламентов, голосов и преимуществ![39]