Юность

— Здесь, — постучал он карандашом по территории Союза — живут не только африканеры, но и русские, коих прибавляется буквально каждый день.

— А здесь… — карандаш сместился к присоединённым землям, — почти исключительно — русские. Немного, очень пока немного…

— Это… — просипел Вальцуев.

— Возможность, — закончил за него Егор, расправляя плечи, — а точнее — возможности.

— Для…

— А вот это, — быстро перебил его изобретатель, — лучше не озвучивать! Не только при мне, но и попросите ваших витий заткнуть на время фонтаны воображения! Я думаю, не нужно разъяснять, почему?

— Не нужно, — с восторженной злостью выдохнули студенты в один голос, разглядывая карту уже совсем иначе.

— Возможностей, — повторил авиатор, — и надеюсь вы понимаете, што на этом фоне моя поддержка вашему протесту несколько меркнет.

— Понимаем, — нервенно согласился Земсков, — ещё как…

— В таком разе, — Егор сел обратно, — предлагаю сделать фэйс-контроль…

— Простите… а, понял! — закивал Вальцуев, — Ограничить доступ тем из наших товарищей, кто не способен… затыкать фонтаны своего красноречия.

— Именно. И я прошу… я настаиваю на дружинниках, дежурящих в зале. Не дай Бог, найдётся хоть один упёртый оратор, который то ли по несогласию, то ли в надежде на славу…

Егор замолк, и студенты, переглянувшись, закивали.

— Под дых, — расправил костлявые плечи Земсков, — да из зала под белы рученьки!

— С политикой всё… давайте вкратце пройдём по пунктам, — предложил авиатор, — я понимаю, што вопросы касательно авиации всё равно будут мне задавать, но хотя собью первую волну. Расскажу вам — пунктиром, а вы уже вашим товарищам, а в подробностях — на встрече. Согласны?

— Разумеется! — ответил за двоих Вальцуев.

— Для начала… — Егор чуть задумался, и студентам показалось было, что несколько напоказ, но позже они сумели сопоставить не самый бодрый вид подростка, и пришли к выводу, что путешествие далось ему очень нелегко.

— Для начала, — повторил он, — самый ожидаемый вопрос — почему я приехал без летадл, и ответив на него, я отвечу разом и на десятки других.

Студенты обратились в слух, пока Егор доливал себе заварки и подливал кипятка.

— … права на двигатель принадлежат теперь народу Южно-Африканского Союза, и предупреждая ваш вопрос… Да! Вероятно, была возможность привезти аппараты в Российскую Империю, но на это требовалось время, прежде всего для согласования.

— Бюрократия уже и до Африки добралась? — неприятно удивился Земсков.

— Если бы… — грустная усмешка в ответ, — Петербург! Шпионаж никто не отменял, а как вы понимаете, возможности моего изобретения более чем интересны для военных.

— В Петербурге же… — снова усмешка, — начались согласования. Не знаю уж, чем они руководствовались, затягивая дело и отказывая в возможности собственной охраны и настаивая на казаках и жандармерии, но…

Вальцев, запустив пальцы в голову от таких известий, глянул на Егора дикими глазами.

— Простите, — сказал он хрипло, — не очень…

— … верится? — подхватил изобретатель, — Вся переписка сохранена, а чем руководствовались в Петербурге, решительно не знаю. Догадок же строить не хочу, и вам — до поры, не советую.

— Я же, — чуточку печально усмехнулся он, — в затягивании дела был решительно не заинтересован, и выехал так скоро, как это вообще возможно.

Спускаясь по лестнице, Земсков был задумчив и меланхоличен.

— А может, — внезапно повернулся он к товарищу, остановившись резко, — и правда — в Африку?! Нет, ты не думай, я не против борьбы!

— Отступление не есть бегство, — ответил Вальцуев после короткого молчания, — Всё-таки… хм, возможности. Но…

— Будем драться, — понял его товарищ, — просто теперь нам есть куда отступать.

Двадцатая глава

Вальцуев сотоварищи встретил нас у входа в университетский квартал на Моховой. Подхватив лёгкую, но изрядно громоздкую поклажу нашу, студенты взгромоздили их на головы, шутки ради выстроившись в некое подобие процессии, сопровождающий восточного владыку.

Сам же Вальцуев, фыркнув на великовозрастных обалдуев, пристроил свой шаг слева от меня, рассказывая свои мытарства.

— В канцелярии попечителя встретили меня с этакой суконной любезностью, направив к Тихомирову, в приёмной которого пришлось прождать мало не два часа, и был принят исключительно нелюбезно и кратко. Ректор у нас… — щека его дёрнулась, но по-видимому, помня наш уговор не говорить о политике, Александр весьма красноречиво смолчал.

— Формальных препятствий со стороны университета не было, — продолжил он с нотками саркастичности, — но Тихомиров отдал ситуацию на откуп МВД.

Губы его сжались в тонкую полоску, побелев от гнева. Университет во все времена славился неким фрондёрством, и такое поведение ректора воспринимается им, да и всеми почти студентами, как предательство. Тихомирову это не простят…

— Мне… — вытолкнул он сквозь сжатые губы, — пришлось общаться с полицией, и… не самый приятный опыт.

— Как я вас понимаю… — вырвалось у меня.