Юность

… сидят, заговорщики. И такое-то меня зло взяло, так вся эта ситуация дурная ножом по сердцу резанула! Сходил к себе, да и…

— Читайте! — распахнув дверь, кинул я им тетрадь с моими выкладками на стол, подбивая пепельницу и выбивая из неё окурки, заскакавшие по столу и полу.

— А?! — глупо вытаращился Коста, давясь папиросой и тут же закашлявшись.

— С вечера небось, как из больницы от Нади приехали? З-заговорщики…

Выхватив у нево папиросу, давлю её в пепельнице, как клопа, а потом так же — у опекуна. Только глаза вытаращенные, да губами плямкает…

— Вы друг на дружку гляньте! Гляньте-гляньте! Лица иссера-жёлтые, с прозеленью! Ещё и в духотени…

Распахиваю окно, и встаю у нево, скрестив руки на груди. Табашный туман в комнате нехотя рассеивается, клубами пробираясь через меня в окно. Вонища стоит страшная, совершенно не для девичьей комнаты, а ей-ей, для притона картёжново в пору! Табачищем воняет, да перегаром алкогольным, да телом пропотелым!

— Читайте!

Впечатлённые даже не командирским моим тоном, а непочтительностью, смолчали и открыли тетрадь.

— Погоди, — дядя Гиляй, пробежав её по диагонали, быстро уловил суть, — план… как нас из Сибири вытаскивать?!

— Из Сибири да из тюрьмы, — киваю резко, и по лицу у нево проходит судорога.

— О-о… — он потёр щёки ладонями и молча встал. Вскоре из ванны послышался плеск и трубные звуки сморканья, а за ним отсморкался и Коста.

— Всё так… — вернувшийся опекун переглянулся с греком, — плохо?

— Куда уж хуже! На лицах всё крупным шрифтом…

— Я не смогу не… — начал было Владимир Алексеевич, и лицо ево начало каменеть жертвенностью.

— А я не призываю отказываться! — быстро перебиваю ево, — Просто… ну думать же надо!

На стол летит новая тетрадка, с именами и адресами всех-всех-всех…

Мужчины листают её и переглядываются ошалело, а я вместо тысячи слов тычу себя указательным пальцем в лоб.

— Голова у меня не только для тово, штобы шапку носить и есть в неё, но и думать! — нарочито обидным тоном сообщаю им так, штоб каждый принял за личной. Надуваются жабами, но молчат, и это хорошо.

— А главное… — из меня будто выпускают воздух и я сажусь рядом на кровать Нади, — есть друзья и родные. Вы што думаете? Оберечь нас с Санькой решили, дитачек неразумных?

Переглядки…

— Ага… вижу! А то, што мы с ним боевые офицеры, и не только с саблей наголо или там… с бомбами, но и операции планировать научились грамотно, эт ничево? И крови на каждом… с головой нырнуть.

Слова заканчиваются, и просто смотрю на них. Некоторое время меряемся взглядами, да в переглядки играем, потом смотрю — опекун губу кусать начал, Коста переносье тереть.

— Месть это блюдо, которое подаётся холодным[37], — говорю им, и лицо у опекуна делается — ну чисто рыба снулая!

— Ты призываешь…

— Немного! — перебиваю ево, — Самую чуточку подождать! Я понимаю, што ух как хочется самолично…

Лица у мужчин становятся такими одухотворёнными, што меня немножечко… да себе-то чево врать, множечко страшно! Пробрало.

— … как на Кавказе принято, — закивали болванчиками, — но зачем? Идти потом на каторгу или жизнь в бегах заканчивать — глупо.

— А можно, — расплываюсь в злой улыбке и подтягиваю к себе тетрадь с именами и тыкаю пальцем в есаула и нажимом провожу по ево имени, слегка размазывая чернила, — и так — каждого.

— Да не ножиком самолично, — шиплю я на них коброй очковой, подавшись вперёд, — вы свои нынешние возможности до сих осознать не можете?!

— Рудники! — начинаю загибать пальцы, — Шахты, поместья, доля в логистическом деле Фимы! Книги, наконец! Дядя Гиляй — ты ж не только репортёр, но и литератор популярный, а с некоторых пор и не только в России.

— Кто тебе мешает, — тычу пальцем в опекуна, — организовать издательство в… Дурбане, например, да печатать то, што в Российской Империи — подсудно! Кто мешает оказывать материальную поддержку боевому крылу… да любой партии! Царю с царёнышами это стократ страшней вашево личного террора будет, уж поверьте.

— А главное, — подаюсь вперёд ещё сильней, пытаясь донести свою мысль едва ли не гипнотически, — в таком разе можно не только эту заваль…

Палец отчерчивает есаула и имена этих… «союзников».

— … но и организаторов, — перелистнув страницы, безошибочно нахожу имена Мещерского, Грингмута и московского генерал-губернатора, — всех! Может быть, не так быстро, но зато надёжно.

— Хотелось бы… — взгляд опекуна прикипает к чуточку размазанному есаулу.

— Будет, — обещаю легко, — не в вакууме живёт.

— Уже встали? — появляется в дверях Санька, зевая по все двадцать восемь белоснежных кусалок, — А што это вы… а, список! Ну и хорошо, што открылось, а то я измаялся совсем маршрут побега составлять.

— Маршрут побега… — деревянно сказал Коста, — до которого, видно, только сейчас дошло, как далеко захлестнула ево волна чужой мести.

— Ага… — брат ещё раз зевнул, — Егор людьми занимался, а я маршрутом. Климат, рельеф, где можно опорный пункт разместить… Пошли завтракать, а? Татьяна с утра блинцов затеяла, а я страсть как по её блинцам соскучился!