Юность

— Кхм, — поперхнулся писатель смешком, — если только не в стиле… э-э-э, «Бляйшмановского китча». Не в обиду…

— Какие обиды, Антон Палыч?! — засмеялся брат, — Дядя Фима имеет много достоинств, но вкуса среди них не наблюдается! Поярче ему, да повыпуклей, да деталей побольше! Ну и… как карикатура, а ему и понравилось.

Чехов расхохотался в голос, до слёз. А потом, глянув на стоящего вдали Брюсова, ещё сильней.

— Ну так как? — не отставал Санька.

— Подумаю, — серьёзно ответил писатель, — Основоположник, ну надо же… подражатели уже появились, а тут — карикатура!

— … приезжайте, приезжайте непременно, Алексей Максимович, — басовито гудел дядя Гиляй, — вы всё мечтаете о новых людях, бесстрашных и свободных.

— А знаете… — Горький задумался ненадолго, — пожалуй, что и поеду! Вот как соберётесь… вы не против, Владимир Алексеевич?

— Буду рад!

— Егор Кузьмич! — расшалившаяся Гиппиус подлетела ко мне с листом бумаги, — Я наслышана, что вы неплохой художник газетного стиля, и славны своими экспромтами! Не откажете даме в просьбе?

— А почему бы и не да, дражайшая Зинаида Николаевна?! Так… вы слышали историю о Бляйшмане? — поинтересовался я собравшихся вокруг.

— Какую из? — поинтересовался Брюсов и вокруг захмыкали. Фима… это Фима, со всеми втекающими и вытекающими.

— Обожествление Бляйшмана одним из племён.

— Ах это… кто же не слышал! — вокруг засмеялись уже открыто, — Да уж, история наделал много шума!

— Тогда… — прислонив лист к стене, карандашом вывожу немного карикатурную, но узнаваемую фигуру Чижа перед мольбертом, с кистью в одной и тесаком в другой. Вид самый вдохновенный, какой только бывает у брата, с лёгкой степенью придурошности.

«Буров нарисую, бриттов распишу. Обращайтесь»

Рафинированная Гиппиус поинтересовалась жаргонным словечком, и ей быстро пояснили.

Потом Мишку, склонившегося над узнаваемой картой Африки с гигантскими портняжными ножницами.

«Кроим планы. Можем пришить»

… и наконец — Фима, в той самой китчевой манере, насколько её можно передать карандашом. В важной позе, обвешанный с ног до головы разными товарами, он стоял перед склонившимися ниц дикарями.

«Зовите меня просто: О, Господи!»

Дружный хохот, и лист пошёл по рукам, оказавшись в конце концов у Гиппиус, которая и оставила его себе, пообещав взамен «посвятить какое-нибудь стихотворение или рассказ».

Двадцать вторая глава

Пыхая трубкой, старый Илмаринен равнодушно следил за полицейскими агентами, изучающими амбар. Молодые ещё, и от того полные служебного рвения, они напоминали ему голенастых недопёсков, в которых угадывается порода, но дурные щенячьи повадки пока преобладают. Вороша сено и тыкая металлическим шомполом пол, преисполненные молодым азартом так, будто всерьёз ожидая социалиста с револьвером в одной руке, и адской машинкой в другой, смотрелись полицейские скорее забавно, нежели серьёзно.

Раздражения они не вызывали, давно уже став частью сезонного цикла Виролахти. Сперва в окрестностях появляются полицейские агенты, рыскающие в поисках революционеров, потом царский доктор, проверяющий местных на наличие заразных болезней.

Если к полицейским финны относились скорее с равнодушной покорностью, то доктора они любили за возможность лечиться даром. Обращая внимание на заразные заболевания, тот не отказывался выслушать лёгкие, а иногда и бесплатно давал лекарство.

Вслед за полицейскими и доктором в Виролахти появлялась царская яхта, ставшая пусть и ежегодным, но довольно-таки знаменательным событием для финской глубинки. Приодевшись понарядней, можно было принести на яхту продукты, и что было особенно приятно, гости часто не торговались. Однако же были и…

… неприятные моменты.

Выстрел! Ещё! Кувыркаясь, полетела на землю ворона. Император не глядя вытянул руку, и служитель вложил туда заряженное ружьё.

Выстрел! Отменный стрелок, Николай редко промахивался, находя удовольствие видеть, как полное жизни существо превращается в окровавленный комок перьев или меха, умирающий от горячего свинца.

С ошалелыми глазами выбежала на него кошка…

Выстрел! Его Величество не делал различия между дичью, воронами или кошками, с равным удовольствием нажимая на курок. Войдя в азарт, он стрелял и стрелял, меняя только ружья и позу.

Под царскими сапогами лежала давленная земляника, обильно разросшаяся на вытянувшейся вширь солнечной прогалине, а перед ним — трупы и трупики, устилающие землю окровавленным ковром. Вороны, кошки, утки, глухари или лоси… Выстрел!

Вдали послышались крики, гуденье рожков и самый дикий лязг с воем, которые только можно представить. Экипаж яхты «Штандарт» загонял дичь для царственного охотника. Раскрасневшиеся от энергического движения и производимого шума, матросы с выпученными глазами шагали густой цепью, проламываясь то сквозь густой малинник, а то и вытаптывая крестьянские посевы.

Выстрел! Маленькая лесная птаха разлетелась окровавленными перьями, а Самодержец азартно повернулся к одному из офицеров.