Юность

Лоснящиеся, мускулистые тела их, разодетые в отменно выделанные звериные шкуры и украшенные искусной работы изделиями из золота и слоновой кости внушают какой-то первобытный страх. Сильные руки сжимают копья с широкими наконечниками, щиты и ассегаи, и здесь, в густых зарослях, это оружие ничуть не хуже винтовок!

Остановившись, идущий впереди воин подал знак рукой, и все замерли каменными изваяниями работы искусного мастера. Втянув широкими ноздрями воздух, глава авангарда принюхался совершенно по-звериному. Пахло прелой листвой и древесиной, подгнившими плодами, упавшими на листвяную подложку земли, да еле уловимым острым запахом хищного зверя.

Показавшийся промеж деревьев леопард, оценив количество двуногих, беззвучной тенью канул в лесном полумраке. Колонна чорных воинов продолжила свой путь, и несколько минут спустя там, где скалил желтоватые зубы леопард, мускулистые легконогие носильщики пронесли изящно украшенный паланкин, сопровождаемый охраной, вооружённой винтовками «Маузера».

Вслед за паланкином ящеричьим хвостом потянулись тяжело нагруженные носильщики, согнувшиеся под весом тюков и корзин. В арьегарде пожилые воители, выжившие в бесконечных стычках и войнах Чорного Континента. Украшенные шрамами, по-звериному сторожкие, они не оставляют неведомым врагам ни единого шанса.

Колонна то сжимается упруго, а то рассыпается причудливой сороконожкой, проверяя окрестности малыми отрядами. И горе тем, кто попадётся им на пути!

Остановились у реки, разлившейся широко по каменистому руслу. Без лишней суеты начали разбивать лагерь, расставляя охрану. Грибами после жаркого дождя выросли шатры и палатки, навесы из наскоро сплетённых циновок и шалаши.

На джунгли опустилась ночь, но яркие африканские звёзды сияли в небесах, а на земле звёздными зеркалами отражаются костры чорных воителей, широкой дугой опоясывающие шатёр предводителя. Зазвучали в ночи барабаны, рокотом разгоняя духов, тысячами глаз наблюдающих из зарослей за людьми.

Грозный их рокот надвигался подобно шторму, а потом грянуло! Ударом молнии прозвучал металлический котёл, а потом снова, снова и снова… Чорбаджи[59], скаля свирепо кипенно белые зубы, лупит половником по боку котла, и от сотен костром эхом рокочут большие и малые барабаны.

А потом, разом, будто выросла стена из человеческих тел, и тысячи тысяч мускулистых чернокожих воинов, свирепых и умелых, затеяли пляску, потрясая оружием. Они пошли по кругу, и чем дальше, тем больше становясь единым организмом. Несколько невообразимо долгих минут спустя ноги воителей ударяют о землю в такт, а ещё чуть погодя даже само дыхание их стало единым.

Хоровод этот всё ускорялся и ускорялся, а потом неожиданно зазвучали скрипки, и внутрь круга вошли Самуил и Товия. Огромные, заросшие щетиной по самые глаза, они плясали и плясали, потрясая оружием, а мелодия барабанов смешивалась со скрипками самым причудливым образом.

И вот уже близнецы танцуют семь-сорок, а в круг выходят всё новые и новые жиды. Лихо отплясывает Лев Лазаревич, осыпая всех перхотью. Выделывает коленки Лебензон, скаля зубы и размахивая саблей и копьём. Беня, Ёся… и ещё десятки и десятки одесских жидов.

Уже и сами чернокожие выделывают коленца, выкрикивая «Мазл тов[60]!», дуя в шафары[61] и поправляя растрепавшиеся в танце талиты[62].

— Мазл тов! — орут тысячи глоток, и вот к костру выходит Фима Бляйшман и начинает свой танец. А вокруг поют — неразборчиво, но весело и громко, и вот уже можно разобрать слова…

— … и вовеки слава Фиме атаману!

Стригая ногами в воздухе, Бляйшман с разбегу перепрыгнул через костёр, и ночь отозвалась слитным воплем, потрясая оружием. Один за другим чернокожие воители прыгали через костёр, приземляясь уже с пейсами. Зажав в одной руке Тору, в другой копьё, африканские иудеи, разом посветлевшие и обзавёдшиеся одеждой, воинственно выплясывали вокруг, и с каждым их движением джунгли менялись неуловимо.

Шаг… появились дороги.

Шаг… поля… И вот они уже выплясывают вокруг синагоги, расходясь по спирали, а красноватую африканскую землю начинают взламывать растущие дома…

… и я просыпаюсь.

— Ебическая сила… — шепчу нервенно, опасаясь разбудить Саньку, и не сразу вспоминаю, што брат вместе с Наденькой и Антон Палычем уже на полпути в Одессу.

— Приснится же херота, прости Господи! — встав с кровати, иду к распахнутому на всю ширь окну и сажусь на широченный подоконник, обдуваясь чахлым ветерком, — Ну и сон!

… а потом задумываюсь…

— Да ну, бред!

Ветер начал раздувать угольки рассвета, и ощутимо попрохладнело, даря отдохновение от удушливой, затхлой ночной жары, чувствительной даже мне, привышному к африканскому климату. Я сидел и сидел, бездумно глядя на зачинающийся день, на завозившевося во дворе дворника, да на полицейского наблюдателя, ссутулившевося напротив моего окна.

— Всего лишь функция, — произнёс я, покусывая губы. Странно… но с того самово дня я перестал видеть в полицейских людей, будто рубильник переключили.