Юность

— Направил ты грамотно, ничего не скажешь. Взъярил сперва свору, а потом будто кинул старую портянку в нужную сторону, н-да… Тут хошь не хошь, а когда начальство ногами топочет и молнии глазами мечет, не до изысков сыщицких у полицейских чинов. Бумажками да рапортами жопы прикрывают, н-да… Но всё едино… а вдруг? Это ж Петербург, там полицейских филеров да дворцовой полиции, да… чорт ево знает, какой ещё дряни, как опарышей в нужнике.

— Вот што… — остро глянул на меня хозяин дома, — ты помощью моей не побрезгуешь?

— Ни в коем разе, Афанасий Никитич! — я ажно руки к груди прижал, — Если уж дядя Гиляй, о вас вспоминаючи, хихикать начинает и головой мотать, то это такая рекомендация, што лучше и не бывает!

— Эт да… — с ностальгией сказало старик, — мы с ним, бывало, озорничали так… Впрочем, тебе это лишнее. Так о чём я… а! Ты, Егорка, не обижайся, но больно уж ликом красен. А в старину парни роли женские отыгрывали, смекаешь?

— Хм…

— Ну вот, обиделся, — вздохнул старик, — я ж не в содомском смысле! Вырастешь, и такая погибель девичья будет, што не приведи господь! Но то потом, а пока… ну вот глянь, глянь в зеркало!

Встав, я нехотя подошёл к большому зеркалу и уставился в его стеклянную глубину. Зазеркальный мой двойник придавил ответным взглядом, показывая ободранную, дочерна загорелую физиономию.

— Смотришь, да не так, — закряхтев, Афанасий Никитич встал и закопался с сундуке, достав оттуда платье и платок, а после — ещё и фальшивую косу, — Вот… приложи спереди…

Накинув мне платок, пока я придерживал платье, он ловко завязал его, прикрепив сперва косу.

— Видишь? Черты лица у тебя тонкие, нос не ломаный, борода пока не растёт, а главное — глаза синь-синевой, любая девка позавидует. Не так штобы и красотка выходит, но в платье нарядить, косу подвязать… а?!

— А морда? — предложенный вариант, несмотря на несомненные плюсы, не слишком-то мне нравится. Какой-то он… сомнительный. Театральностью так и прёт, и кажется всё, што Афанасий Никитич не только и не столько помогает, сколько развлекается, чудя по своему обыкновению.

— Покорябанная?

— И загар.

— А! — махнул рукой старик, — За два-три дня заживёт, да и отбелить несложно. Не полностью, но будет…

— А! Я ж главного не сказал! — хлопнул он себя по лбу, — С театром я давно уже завязал, но по старой памяти то актёра какого порекомендую, то горнишных для меблированных комнат подыскиваю. Смекаешь? С ре-ко-мен-да-ци-ей! Тебя в этот цветник вопхну, и ни один жандарм не заподозрит!

— А главное, — выпрямился он, — не просто доедешь во благе, но и там, в Петербурге…

— Даже несколько вариантов есть, — задумался хозяин дома, — вместе потом померекуем, как лучше будет.

Несколько нехотя, я всё же согласился. Доехать в Петербург могу и в пропойном обличии, но там проверки строже, да и прав старик — всякой охранительской дряни там до чорта, могу и вляпаться.

Это в Москве я как рыба в воде, чуть што — нырь в переулки! Чуть не где угодно утечь могу, потому как чуть не каждый дворик знаю, да и случись чево, не одна сотня дверей мне откроется. Хоть через Хитровские знакомства, хоть через дядю Гиляя, а хоть и через цыган, купечество, фабричный люд… Знают меня в Москве, свой насквозь, родной практически.

Петербург же…

— Пожалуй, што и соглашусь, Афанасий Никитич.

— Вот и славно! — потёр он ладоши, — Тэкс! Для начала… для начала мы приведём в порядок твою физиомордию.

Старик бесцеремонно повернул меня на свет, подхватив под челюсть и оглядел с видом художника.

— Тэкс… я в аптеку, а ты пока давай-ка снова нацепи свои усишки с париком. Вроде и не должны, но бережённого Бог бережёт.

— А не бережённого конвой стережёт.

— Как? Однако… — он рассмеялся беззвучно, повторив за мной, — Да! Если што вдруг, то приехал ко мне в надежде ус троиться в труппу рисовать декорации! Умеешь хоть? Славно, славно…

Афанасий Никитич ускакал, а у меня полезло в голову… всякое, насчёт девиц…

«— Дас ист фантастишь практишь гуд!»

Тридцать четвёртая глава

— Н-да… — протянул Афанасий Никитич, скептически оглядывая меня, — как на корове седло, право слово! Ну-кась пройдись!

Чуть придерживая подол левой рукой, семеню по горнице, а гостеприимный хозяин дома морщится, будто от сильнейшей зубной боли. Да я и сам вижу…

— Тэк-с… — сцепив узловатые артритные пальцы на излом, Афанасий Никитич прикрыл дрябловатые веки и зажевал губу, — времени у нас маловато, а бабы, они ж, заразы, наблюдательные, когда не надо…

— Вот што! — он отрыл глаза и остро глянул на меня, — Будешь вживаться в роль круглосуточно, ясно-понятно? И… да никак на штаны юбки натянул?!

Всплеснув руками, он возвёл очи горе и зашептал што-то, мешая мат с молитвами.

— Егор! Хотя нет, какой там… Дашей будешь, понял? Есть у меня документы на это имечко… И не фыркай! Служить, так не картавить, а картавить, так не служить! Стоять по-бабьи, и то не умеешь, это тебе понятно? То-то… А тебе ж, хм… Дашуля, не просто до вокзала дойти надо, но и с девками в одной компании до Петербурга доехать неузнанной. А это, я тебе скажу…

Он крутанул головой и усмехнулся.

— … не так-то просто.