Юность

Прихрамывающий и скособоченный малость, двинулся я наконец в сторону пригородов Твери, играя на ходу голосом и добиваясь нужной пропойческой хрипотцы. Как есть мастеровой, ночевавший на лоне природы опосля хорошего загула.

Идя вдоль берега, я всё косился на уже зацвётшую реку да жалел, што не догадался сперва искупаться. Ажно зудит! Хочется не только смыть пот и грязь, но и перемерять саженками Тверцу вдоль и поперёк, понырять за раками, поискать холодные ключи на дне. Ни разу ведь не удалось на речку выбраться, как в Россию приехал! С другой стороны, запашок пота и огольцовского тряпья, они дают увесистый такой плюсик к аутентичности, хе-хе…

Как ни хотелось мне устроить себе променад по Твери, в которой бывал лишь единожды, да и то репортёрским наскоком, но дразнить Судьбу не стал. Дохромав до Ямской улицы, не без некоторого труда нашёл нужный дом, затаившийся чуть в глубине сада, под сенью старых деревьев.

Под прицелами соседских взглядов, жалящих спину, постучал в резную калитку. Кабыздох во дворе залился истеричным лаем, гремя цепным металлом и разрываясь от ненависти.

— Сейчас, сейчас… ково там чорт… кто таков? — несколько томительных минут спустя поинтересовался хозяин дома через крохотное оконце. Называю пароль, и калитка со скрипом отворилась, впуская меня. Старый, но всё ещё бодрящийся мужчина, одетый несколько старомодно, но с претензиями на дешёвый разночинный шик, в доли секунды оценил меня и признал условно безопасным.

— Цыть! — прикрикнул хозяин на кудлатого пса, у которого от пожелтевших от времени клыков начала уже отлетать пена, — Свои!

Унявшись, тот гавкнул ещё раз для порядку, осторожно вильнул хвостом и принюхался, недоверчиво кося на меня глазом.

— Ну пошли… заходи в дом, — смерил меня взглядом Афанасий Никитич.

Обшоркав сапоги об половик и перекрестившись на иконы, да оглядев всю обстановку в горницу, прямо-таки кричащую о прошлом владельца, я уселся на лавку под выжидательным взглядом Афанасия Никитича. Некогда он крутился в театральных кругах, подвизаясь сперва плотником и малюя декорации, попутно играя роли «кушать подано», а потом дорос и до антрепренёра, кочуя по провинции с переменным успехом.

Каких бы то ни было высот не достиг, но сколотил к преклонным годам некоторый капиталец и осел на родине, купив хороший дом и обставив его небедно, но несколько эклектично. Быстро заскучав в своём сорочьем гнезде, Афанасий Никитич (Афанасий Никитин на афишах) не стал возвращаться на сцену, но принялся водиться с людьми разной степени авантюрности, не опускаясь, впрочем, до прямого криминала.

Пользуясь колоссальными и подчас весьма необычными связями, полученными за годы скитаний, он оказывает услуги то мелким дельцам, и то и всевозможным радетелям за народ. С авантюрной своей жилкой, сидеть на жопе ровно антрепренёр не может, да и не хочет, но и кочевая жизнь в преклонном возрасте уже не выглядит так привлекательно. А так он вроде и щекочет себе нервишки, чувствуя себя нужным, но и не удаляется далеко от печи.

— Владимир Алексеевич привет вам передавал, — своим голосом сказал я, и Афанасий Никитич сощурился, склонив голову набок.

— Никак Егорка?

— Он самый, Афанасий Никитич.

— Эх! Хар-рош, чертяка! Ну, рассказывай… — он жадно подался вперёд, — да не боись! Племяшка аккурат в Москву поехала, тётку навестить, а ты, значить, из Москвы к нам, хе-хе!

— Хотя погодь, — остановил он меня, — давай-ка помоешься сперва, а то вот ей Богу, псиной от тебя какой-то… А потом уже не торопясь, за самоварчиком и поговорим. Баньку я растапливать не буду, уж не обессудь, так помоешься.

Сняв парик и усы, я отмылся в корыте, пока услужливый хозяин поливал меня.

— На-ка вот покамест, — дал он мне чистую одёжку из своих запасов и захлопотал, накрывая на стол, — Не обессудь, пища у меня самая простая, холостякую. Щец когда захочется, так я в трактире и поем, а то и в гости напрошусь, хе-хе!

Нарезая ветчину и хлеб, он всё оглядывался на меня, весь расплываясь в предвкушающей улыбке.

Рассказывая ему за едой свои приключения, я иногда показывал в лицах то филеров, а то и свои с дядей Гиляем шуточки с условными знаками, што особенно понравилось хозяину дома. Хохотал он почти беззвучно, но до слёз и мотания головы.

— Сильны… — протянул он, вытерев слёзы.

— Так што, — посерьёзнел он, — из России совсем уходите?

Жму плечами неловко, и на некоторое время воцаряется тягостное молчание.

— Жаль… очень жаль. Впрочем, — тряхнул он плечами, виноватить вас не буду, да и не могу. Да… история. Как уходить-то будешь?

— Думаю через Петербург и морем, — поделился я планом, — есть у меня там завязочки, хотя и не то штобы большие.

— Завязочки, говоришь… — он замолк, зажевав дрянными зубами губу, да подкручивая в кольцо крашеные чорной краской усишки, — а стоит ли? Обшерстили небось всё твоё прошлое… погоди-погоди! Я помню, што ты в Одессу полицейских направил! Всё грамотно сделал, молодец!

— Прямо-таки… хм, — прервал он сам себя, хотя и явно хотелось поделиться. Што ж, это ему только в плюс, раз уж язык за зубами держать умеет!