Юность

Вот он, мой шанс. Я бросился к ракете и собрался было отшвырнуть ее ногой в сторону, когда она взорвалась. Ощущение было странное, нога погорячела, я посмотрел вниз — брюки превратились в лохмотья. Текла кровь. Даже в ботинке зияла огромная дыра! Ехать в травмпункт я отказался, кто-то полотенцем вытер мне кровь и наложил повязку, я заорал, что я лейтенант Глан и что я прострелил себе ногу, чтобы Ханна поняла, как сильно я ее люблю. В разодранных брюках, с промокшей от крови повязкой я прыгал, выкрикивая, что я лейтенант Глан. Смутно вспоминается, как я сидел в углу на стуле и плакал, но в этом я не уверен. По крайней мере, домой я вернулся около пяти, помню, что я попросил таксиста остановить возле почтовых ящиков, чтобы шум не разбудил маму, и что перед сном я спрятал брюки и ботинки поглубже в шкаф. На следующее утро я снял повязку, положил ее в пакет, пакет засунул поглубже в мусор, а рану, оказавшуюся довольно глубокой, я промыл и заклеил пластырем, после чего пошел и плотно позавтракал.

Мы проживаем жизнь не в одиночестве, но это не означает, что мы замечаем тех, с кем живем. Когда папа переехал в Северную Норвегию и рядом со мной уже не было его тела, голоса, темперамента и взгляда, он в какой-то мере исчез из моей жизни в том смысле, что его присутствие свелось к неловкости, которую я испытывал, когда он звонил или когда что-то мне о нем напоминало: внутри меня словно включалось некое поле, в котором помещались мои чувства к нему, но его самого там уже не существовало.

Впоследствии я прочитал его дневниковые записи, сделанные в то Рождество, когда он звонил мне, и в последующие недели. В них он предстает человеком, полным сил и жизни, и, возможно, именно поэтому читать их мне так тяжело — он не просто не вмещается в мои к нему чувства, он намного превосходит их, цельный живой человек в расцвете лет.

Дневники нашел Ингве. Спустя несколько недель после похорон он взял напрокат большой автомобиль, поехал в Кристиансанн и, забрав из гаража папины вещи, отправился в маленький эстланнский городок, где папа жил последние годы, и взял то, что папа оставил там. Он перевез все это в Ставангер и сложил на чердаке, дожидаясь моего приезда, чтобы разобрать все это вместе со мной.

В тот вечер осенью 1998 года он позвонил мне и сказал, что ему на миг почудилось, будто папа жив и будто он ехал следом за Ингве по шоссе.

— Представляешь — а у меня машина его пожитками набита, — рассказывал Ингве. — Прикинь, как бы он разозлился, если бы это обнаружил? Полный бред, да, но я был уверен, что это он за мной едет.

— Со мной то же самое, — признался я. — Каждый раз, когда телефон звонит или кто-то стучится в дверь, я думаю, что это он.

— Ну да ладно, — продолжал Ингве. — Я нашел его дневники. Или, скорее, записные книжки. Он каждый день немного писал. В 1986, 1987 и 1988. Обязательно прочти.

— Это что, прямо дневники? — удивился я.

— Не совсем. Просто разрозненные заметки.

— И что там?

— Сам прочтешь.

Я приехал к нему через несколько дней, и мы выбросили почти все, что осталось после отца. Я забрал его резиновые сапоги, которые по-прежнему ношу даже сейчас, спустя десять лет; подзорную трубу — сейчас, когда я пишу это, она стоит передо мной на столе; сервиз и несколько книг. И вот эти его заметки.