Юность

Следующим вечером мы компанией сидели дома у одного знакомого гимназиста и пили пиво, которое стащили у них из подвала, за что нас выставили за дверь, и мы побежали с горы в город, весь покрытый снегом, он скрипел и хрустел под ногами, а со всех сторон лежала стужа, о которую обдираешь лицо, пока идешь, сквозь которую протискиваешься и которой нет конца. В магазинчике на заправке «Шелл», что на Эльвегатен, мы окружили какого-то коротышку, которому вздумалось заговорить с кем-то из наших девчонок, и запели: «Вот идет крутойкрутойкрутой» и «Вот идет тупойтупойтупой». Когда он обернулся, я пнул его по заднице, и все расхохотались. Мы расплатились, вышли и увидели, что они с приятелем нас поджидают. Приятель оказался намного крупнее. Такого никто не ожидал. Вот он, показал на меня коротышка. Здоровяк подошел ко мне и, ничего не говоря, посмотрел мне в глаза. Секунда, может, две — и он заехал головой мне в нос. Я осел на асфальт. Из носа текла теплая кровь. Что произошло? — думал я, — он ударил меня головой? Боли я не чувствовал.

Позади орал Хаук. Мне только шестнадцать, выкрикивал он, мне только шестнадцать! Только шестнадцать! Я выпрямился. Они бросились прочь, Хаук и еще двое — впереди, а за ними здоровяк. Он размахивал ножом. Я встал и подошел к девчонкам. Им никто не угрожал. Марианна сбегала за туалетной бумагой, и я вытер кровь. Вскоре с другой стороны вернулись Хаук и все остальные. По-прежнему напуганные, они зашли в магазинчик и попросили продавца вызвать полицию. Запал у всех прошел, наша компания разбрелась, кроме меня, желающих продолжать не нашлось, поэтому пришлось мне возвращаться домой на такси. Сидя на заднем сиденье, я смотрел в окно, в носу пульсировала кровь, а в голове стучало.

Едва открыв дверь, я понял, что Ингве вернулся. На полу стояли чемоданы, на крючке висела его куртка, под ней — грубые сапоги… Я решил застать его врасплох, предвкушение распирало грудь, и я распахнул дверь, включил свет и прокричал: «Та-дам!» Лежавший на кровати Ингве вскочил и растерянно заозирался, а я засмеялся. Смех одолел меня, я хохотал и не мог остановиться, а он вглядывался в меня; что с тобой такое, спрашивал он, что с твоим носом, но смех мешал мне ответить, и тогда он сказал, чтобы я ложился. Иди ложись, Карл Уве, а завтра поговорим.

— Ты прямо из Китая приехал? — спросил я сквозь смех, затем закрыл дверь и прошел к себе, а там, хихикая, разделся и повалился в кровать.

Голова ощущалась как ящик, полный всякой всячины, которая перекатывается туда-сюда, когда его поднимаешь. А теперь, подумал я, голова лежит неподвижно, но в ней все равно что-то перекатывается. И заснул.

Проснулся я оттого, что лицо болело. Я вспомнил, что произошло, и в ужасе вскочил.

А потом вспомнил, что Ингве вернулся.

Вот и хорошо.

В доме слабо пахло дымом, — видимо, растопили камин. Снизу, с кухни, доносились голоса — похоже, мама с Ингве завтракали.

Надев футболку и брюки, я спустился вниз.

Они посмотрели на меня. Ингве заулыбался.

— Пойду умоюсь, — сказал я и направился в ванную.

Ой-ой-ой.

Нос был свернут в сторону чуть ниже переносицы. К тому же он здорово распух, а в ноздрях запеклась кровь. Я осторожно смыл ее и вернулся на кухню.

— Что с тобой вчера стряслось? — спросил Ингве.

— Меня ударили в лицо. — Я сел за стол и положил на тарелку булочку. — Я вообще ничего не делал, это какой-то мужик на заправке подошел ко мне и врезал ни с того ни с сего. Потом он вытащил нож и погнался за моими приятелями. Просто чокнутый.

Мама вздохнула, но промолчала, а в следующую секунду мы забыли об этом, потому что Ингве продолжил рассказ о Китае. Судя по всему, рассказывал он уже давно. Его переполняли впечатления. Он болтал без умолку, и я представлял, как вокруг Кристин собирались толпы китайцев, восхищенных ее светлыми волосами, представлял сказочную Транссибирскую магистраль, дикий Тибет и чужие, непривычные цвета. Желтые полноводные реки и поросшие деревьями горы, незнакомые города и дешевые отели, Китайскую стену, паромы и поезда, и повсюду — толпы людей, собаки, куры, настолько далекие от заснеженного морозного пейзажа, насколько это вообще возможно.

Спустя два дня, в канун Нового года, Ингве отправился в Виндилхютту, а я надел новенькие лаковые ботинки и взятый напрокат смокинг и поехал к Бассе. Туда пришла и Ханна. Я пил водку с соком, мне захотелось потанцевать с Ханной, и мы танцевали, я выпил еще, сказал, что мы должны быть вместе, хотя давно уже не виделись, что для меня это стало прямо навязчивой идеей, Ханна отшутилась, я обиделся, танцевал с другими, пьянел, и в двенадцать, когда все собрались на улице, не только мы, но и соседи, мы начали поджигать фейерверки, но запустили их лишь в последнюю секунду, так что все вокруг затрещало и загрохотало, собравшиеся вопили и кричали, грохот стоял оглушающий, а я посмотрел на Ханну — она дрожала, и какая же она была красивая, да, этого не отнимешь, почему она отвергает меня, запрещает встать рядом и обнять ее, думал я, и тут у ее ног упала ракета.

Все ахнули и отскочили.