Юность

Мы вернулись на ночном автобусе, держась за руки, дошли до дома, и Сесилия крепко прижималась ко мне. Мы вошли в дом, сняли вернюю одежду, и я подумал: вот, сейчас. Мы поднялись по лестнице, и Сесилия, шедшая впереди, открыла дверь в мою комнату.

— Ты куда? — спросил я.

Она обернулась и удивленно посмотрела на меня.

— Спать, — ответила она.

— Ложись здесь, — я показал на расположенную рядом комнату Ингве.

— Это почему? — Ее глаза изумленно распахнулись.

— Все кончено, — сказал я, — мы с тобой расстаемся. Прости, но у нас ничего не получится.

— Ты что такое говоришь?

— Все кончено, — повторил я, — ложись здесь.

Она послушалась и медленно скрылась за дверью комнаты Ингве. Я разделся и лег в кровать. Рядом плакала Сесилия — сквозь тонкую стену я все слышал. Я зажал руками уши и уснул.

Следующий день был невыносимым.

Сесилия плакала, и я видел, что мама сбита с толку, хотя она ни о чем не спрашивала, а никто из нас ничего ей не сказал. Чуть позже приехали родители Сесилии. Мама наготовила еды, и нам предстоял милый семейный обед. Но Сесилия сидела молча, с заплаканным лицом. Наши родители чинно беседовали, да и я время от времени тоже вставлял реплику. Разумеется, они понимали, что что-то не так, но что именно, не знали и, возможно, предполагали, будто мы поссорились.

Вот только мы никогда не ссорились. Мы смеялись, дурачились, болтали, целовались, ходили на прогулку, пили вместе вино, лежали рядом голые.

В присутствии родителей она не плакала и ела, ничего не говоря. Движения ее сделались осторожными, а родители старались окружить ее заботой, это я заметил, они точно защищали ее самим своим присутствием.

Наконец они уехали.

Слава богу, они уехали в Арендал. До Арендала от нас было далеко, а мост, который возвел между нашими семьями Ингве, отдалил нас еще больше.

После Рождества позвонил папа. Он был пьян — это я понял по смазанной речи. Папа словно утратил контроль над голосом, и тот сделался более певучим, но ни насыщенности, ни нюансов в нем не прибавилось.

— Привет, — сказал я. — С Рождеством. Вы еще на Канарах?

— Да, — ответил он, — еще несколько дней пробудем. Хорошо, когда есть куда сбежать от темноты.

— Да.

— У нас будет ребенок, — сказал папа. — Унни беременна.

— Правда? И когда ей рожать?

— В самом начале осени.

— Отличная новость, — обрадовался я.

— Это точно. Вот и будет у тебя еще один братик или сестренка.

— Даже странно как-то, — сказал я.

— Ничего не странно, — отрезал папа.

— Я не в этом смысле, — поправился я, — просто между нами получится такая разница в возрасте. И вместе мы жить не будем.

— Не будете, но это все равно твой брат или сестра. А ближе не бывает.

— Да.

Мама на кухне накрывала на стол. Выплевывая пар, побулькивала кофеварка. Я потер руку.

— Хорошо вам там? — спросил я. — Купаетесь?

— О да, еще бы! Целыми днями у бассейна лежим. Хорошо, когда есть, куда сбежать от темноты. Мы так считаем.

Он помолчал.

— А мать дома? — спросил наконец он.

— Да, — ответил я. — Хочешь с ней поговорить?

— Нет, о чем мне с ней разговаривать?

— Не знаю.

— Вот и не задавай глупых вопросов.

— Ладно.

— Вы на Рождество в Сёрбёвог ездили?

— Да. Только что вернулись. Полчаса назад.

— И как там они, живы еще?

— Конечно.

— А бабушка болеет?

— Да.

— Это наследственное заболевание, знаешь? Паркинсон.

— Разве? — спросил я.

— Да. Так что ты в группе риска. Можешь заболеть. Тогда не удивляйся, откуда оно взялось.

— Вот возьмется, тогда и подумаю, — сказал я. — Слушай, мне ужинать пора, тут еда готова. Передавай Унни привет и мои поздравления!

— Ты позвони как-нибудь, Карл Уве. Когда мы вернемся. Ты почти никогда не звонишь.

— Хорошо, позвоню. Пока.

— Пока.

Я положил трубку и прошел на кухню. Кот улегся на придвинутый к столу стул — с него свисал взъерошенный хвост. Мама открыла духовку и положила на противень замороженные булочки.

— С едой у нас не очень, — сказала она, — но я нашла в морозилке булочки. Тебе сколько?

Я пожал плечами:

— Наверное, штуки четыре.

Она положила в духовку еще одну булочку и закрыла дверцу.

— Кто это звонил?

— Папа.

Я выдвинул стул рядом с тем, который занял кот, и уселся.

— Он же на юге, да? — Мама подошла к холодильнику.

— Да.

Она достала из холодильника сыры — белый и коричневый — и положила их на доску.

— И что он сказал? У них все хорошо?

— Да ничего особенного не сказал. Поболтать хотел. По-моему, он слегка перебрал.

Она положила сырорезку на сыр, взяла колбу из кофеварки и налила в чашку на другом конце стола.

— Будешь? — предложила она.

— Да, спасибо. — Я протянул ей чашку. — Но он одну странную штуку сказал. Что Паркинсон — наследственное заболевание. И что я в группе риска.

— Он так сказал? — мама посмотрела мне в глаза.

— Да, прямо так и сказал.

Я обрезал с сыра корку и положил ее на тарелку, но потом передумал, встал и выбросил в мусорное ведро.

— Этого точно никто не знает, — сказала мама.

— Да ты не волнуйся, — успокоил ее я. — Ты что, думаешь, я из-за этого переживать буду?

Мама села за стол. Я открыл холодильник и вынул из дверцы сок. Посмотрел на число. 31 декабря. Встряхнул пакет. Внутри еще немного оставалось.