Юность

— Неужели он так сказал? — повторила мама.

— Да, — подтвердил я, — но ты голову себе не забивай. Говорю же — он пьяный был.

— Я тебе рассказывала, как он с моими родителями познакомился? — спросила она.

Я покачал головой, открыл шкафчик и взял стакан.

— Они произвели на него сильное впечатление, оба. Но особенно твоя бабушка. Он назвал ее аристократичной.

— Аристократичной? — Я опустился на стул и налил в стакан сок.

— Да, он считал ее особенной. Говорил, что в ней есть достоинство. Знаешь, по сравнению с домом, где он вырос, у них довольно бедно и убого. Нет, бедными мы не были, еды и одежды всегда хватало, но едва-едва. По крайней мере, если сравнить с тем, как жили его родители. Не знаю, чего он ожидал, но он удивился. Наверное, еще и потому, что они отнеслись к нему не так, как он привык. Они отнеслись к нему серьезно. Как и ко всем остальным. Может, поэтому.

— Сколько ему тогда было лет?

Она улыбнулась:

— Нам обоим было девятнадцать.

— Ты, кстати, сока не хочешь? — спохватился я. — Тут осталось чуть-чуть.

— Нет, допивай, — ответила мама.

Я вылил сок и бросил пакет в раковину. Бросок вышел отменный, так что кот от резкого звука завозился на стуле.

— Он все про их глаза говорил, — продолжала мама, — я это запомнила. Сказал, что взгляд у них пронзительный и добрый.

— Так оно и есть, — сказал я.

— Да, в людях твой отец всегда разбирался, — проговорила она.

— Сейчас я бы этого не сказал. — Я отхлебнул сока и сморщился, такой он был кислый.

— Я отчасти поэтому и рассказываю, — сказала она, — чтобы ты понял, что вы видите лишь одну его сторону.

— Ясно.

Из щелки над дверцей духовки и из клапана на плите шел пар. Сколько уже булочки разогреваются? Шесть минут? Семь?

— Он был очень одаренным. Когда мы познакомились, он был внутренне намного богаче всех окружающих. В этом и была его проблема — дома на это никто не обращал внимания. Понимаешь?

— Да, разумеется.

— Вот так.

— Но если он обладал таким духовным богатством, почему, когда мы были детьми, он с нами так обращался? Я его до смерти боялся. Все это чертово детство.

— Не знаю, — ответила она, — возможно, от растерянности. Внешние запросы оказались несовместимыми с тем, что было у него внутри. Когда он рос, ему постоянно предъявляли разные требования, заставляли выполнять множество норм и правил. А потом он познакомился со мной, я стала выдвигать собственные требования, и не факт, что он оказался к ним готов. Скорее всего, нет.

— Да, он что-то об этом говорил, — сказал я.

— Правда?

— Да.

— Значит, вы это с ним обсуждаете?

Я улыбнулся:

— Не сказал бы. Скорее, он просто ноет. Слушай, кажется, булочки разогрелись.

Я встал, обошел стол, открыл духовку, по одной вытащил раскаленные булочки и, положив их в хлебницу, поставил ее на стол.

— Множество правил и внутренний сумбур — такой диагноз, да?

Она улыбнулась:

— Можно и так сказать.

Я разрезал булочку пополам и протянул половинку маме, а свою половинку намазал маслом, которое таяло, едва попав на серо-белую, местами вязкую от жара поверхность. Я отрезал два кусочка коричневого сыра и положил на хлеб. Сыр тоже расплавился.

— Почему ты просто не ушла? — спросил я.

— От папы?

Я кивнул с набитым ртом.

— Я и сама этим вопросом задавалась, — сказала она. — Не знаю.

Некоторое время мы ели молча. Удивительно — еще утром мы были в Сёрбёвоге. Казалось, что мы уехали оттуда намного раньше. Словно это был другой мир.

— Даже не знаю, что тут ответить, — проговорила мама, помолчав, — причин много было. Развестись — значит проиграть. К тому же мы всю взрослую жизнь прожили вместе. Конечно, я к нему привязалась. И еще я его любила.

— Это я не совсем понимаю, — признался я, — но ответ ясен.

— Про твоего отца можно много чего сказать, — добавила она, — но скучно с ним не было.

— Это да. — Я встал и пошел в прихожую за табаком.

— А Хьяртан, — начал я, вернувшись, — у него тоже сумбур в душе?

— Разве?

— А что — нет? — Я открыл пачку, достал бумагу и, насыпав на нее табака, слегка поворошил его, чтобы получилось не очень плотно.

— Может, и так, — сказала она, — по крайней мере, он что-то ищет. По-моему, эти искания у него всю жизнь. А когда находит, то долго потом за это держится.

— Ты про коммунизм?

— Например.

— А ты сама? — Я принялся скручивать бумажную гильзу. — Ты тоже ищешь?

Она рассмеялась:

— Я? Нет! Я выжить пытаюсь, только и всего.

Я облизал край бумаги, склеил края и прикурил.