Юность

Внезапно дверь распахнулась и в гостиную влетел папа.

— Все, пока, мне пора, — сказал я и положил трубку.

— Ты чего это вытворяешь, а, парень? — рявкнул он. — Ты хоть знаешь, сколько времени?

— Прости, — сказал я. — Я старался говорить потише.

— Да кто тебе вообще разрешил телефон трогать? И сколько ты проболтал?

— Час.

— Час! Ты хоть в курсе, сколько это стоит? Я тебе билет сюда оплатил, и вот, значит, благодарность? Ну-ка живо в кровать!

Я склонил голову, чтобы он не увидел моих слез, встал и, отвернувшись, прошагал к себе. Сердце колотилось, по телу расползался страх, а когда я, стаскивая с себя брюки, приподнял ногу, то заметил, что она дрожит.

Дождавшись, когда он точно уснет, я снова прокрался в гостиную, нашел ручку, лист бумаги и конверт и написал шутливую записку: мне очень неловко, что я воспользовался его драгоценным телефоном, но, по крайней мере, деньги за звонок возвращаю. Положив в конверт сто крон, я заклеил его, написал папино имя и сунул его на полку между книгами, где папа, скорее всего, нашел бы его после моего отъезда.

Дома я думал о папе редко, разве что когда он звонил или его присутствие проявлялось как-то иначе. Но проблема заключалась не в этом. Я начал жить двойной жизнью. По вечерам мне нравилось оставаться дома с мамой, мы пили чай и болтали, слушали музыку, смотрели телевизор или занимались своими делами, однако мне также нравилось бывать в городе и напиваться. Водительского удостоверения у меня не было, а автобусы ходили редко, но мама всегда говорила, что она приедет и заберет меня, мне достаточно лишь позвонить ей, пускай даже посреди ночи. Я звонил, она снимала трубку, и через час я открывал дверцу и садился в машину. Мама не возражала, если я пропускал стаканчик, но пьянство она, мягко говоря, не любила, поэтому многое приходилось от нее скрывать. Я ночевал у знакомых или говорил, что ей вовсе не обязательно меня встречать, меня подбросит кто-нибудь еще, и порой так оно и бывало, меня довозили до дома, а иногда я ехал на такси или дожидался ночного автобуса. Мама за мной не следила, она мне доверяла, и мое поведение дома не позволяло ей во мне усомниться. Находясь рядом с ней, я не притворялся. С Хильдой я тоже не притворялся. И напиваясь с Эспеном или еще кем-нибудь, я тоже был искренним. Я был искренним, но одна моя искренность не уживалась с другой.

Я скрывал от мамы и еще кое-что. Например, что прогуливаю школу. Такое случалось все чаще и чаще. Я больше времени проводил вне школы, чем в ней. Как-то раз я попался: вместо школы остался бездельничать дома, а мама вернулась раньше обычного. Последовал неприятный разговор, мама сказала, что в школу надо ходить, это важно, а на то, что важно, нельзя просто махнуть рукой. Она сказала, что в детстве со мной обходились строго, чересчур строго, и что сейчас она старается дать мне свободу, но я этой свободой злоупотребляю. Существуют определенные нормы, и я сам должен их для себя установить. Я сказал, что школа — не самое важное в жизни, мама ответила, что, может, и так, но «отныне ты будешь ходить в школу, вот и все, это твоя обязанность. Обещаешь?» Я пообещал. Обещание я не сдержал, но стал тщательнее заметать следы. Мне попался удивительно отзывчивый классный руководитель, он решил, будто мне приходится нелегко. Однажды на школьной экскурсии он сел рядом со мной и сказал: «Я знал, Карл Уве, что у тебя сейчас тяжелые времена, скажи, если тебе нужна помощь или если просто захочешь поговорить». Я улыбнулся и сказал, что так и сделаю, и едва не расплакался от этой внезапной заботы, но в следующий миг слезы отступили. Я прогуливал школу не оттого, что мне было нелегко, наоборот — мне нравилось прогуливать, болтаться по городу, сидеть со знакомыми в кафе, заходить на радио, покупать пластинки или читать, валяясь дома на диване. Я давным-давно решил, что учиться дальше не стану, все, что мы изучаем, — чепуха, а главное — это жить, жить как захочется, иначе говоря, наслаждаться жизнью. Для кого-то наслаждение жизнью заключается в работе, а для других — в том, чтобы не работать. Да, я понимал, что мне нужны деньги, а значит, мне тоже надо работать, но не все время, и не заниматься тем, что заберет все мои силы и поглотит мою душу, так что в итоге я превращусь в придурка средних лет, который только и делает, что подстригает кусты возле дома и печется о том, чтобы выглядеть не хуже соседей.

Этого мне не хотелось.

Но с деньгами выходила загвоздка.

Чтобы справляться с расходами, мама стала больше работать. Помимо медучилища, на выходных и во время отпусков она стала дежурить в больнице в Эге. Деньги нужны были, чтобы заплатить за дом. Выкупив его у папы, мама взяла большой кредит. На мне это никак не сказалось: мне выплачивали гонорары в газете и я получал алименты от папы, а если умудрялся потратить и то, и другое, то всегда мог попросить чуть-чуть у мамы. Порой она критиковала мой выбор, когда однажды в пятницу вечером я купил три новые пластинки, хотя при этом ходил в ботинках с рваной подошвой.