Юность

— Но это материальные ценности, — отмахнулся я, — это всего лишь вещи, а музыка — нечто совсем иное. Духовная ценность! И как раз ее нам в действительности и надо, и важно помнить об этом. Все ставят во главу угла вещи. Всем хочется новую куртку, и новую обувь, и новую машину, и новый дом, и новый фургон для кемпинга, и новую дачу, и новую лодку. А мне нет. Я покупаю книги и пластинки, потому что благодаря им мы познаем суть, узнаем, что значит быть человеком. Понимаешь?

— Да-да, в каком-то смысле ты прав. Но ходить с оторванной подошвой довольно неудобно, разве нет? Да и смотрится не очень.

— Чего ты от меня хочешь? Денег у меня больше нет. В этот раз я сделал выбор в пользу музыки.

— У меня в этом месяце немножко осталось. На обувь я тебе дам. Но обещай, что купишь обувь, а не еще что-нибудь.

Я вышел из ее кабинета в медучилище и пошел в центр, где купил кроссовки и — на распродаже — пластинку.

На пасху моя футбольная команда отправлялась в Швейцарию, в тренировочный лагерь, и мне, разумеется, тоже захотелось, но стоило это недешево, и мама сказала «нет»: прости, мне хотелось бы, чтобы все было иначе, но денег у нас недостаточно.

За неделю до отъезда она положила на стол передо мной деньги.

— Надеюсь, еще не поздно? — спросила она.

Я позвонил ответственному за поездку, и тот подтвердил, что еще не поздно и я могу поехать со всеми.

— Замечательно! — воскликнула мама.

В последние дни перед поездкой я закончил статью о Принсе, над которой уже давно думал. В статье говорилось о его новом альбоме Sign o’ the Times, от которого я был в восторге и жаждал поведать об этом всему миру.

И мы покатили. Автобус ехал через Данию и Германию, настроение у всех было отличное, по пути мы пили беспошлинное пиво, и когда мы добрались до отеля, то Бьорн, Йогге, Эксе и я сошли, а автобус отправился дальше, к границе с Италией, где проходило несколько матчей высшей лиги. Мы же предпочли сидеть в баре и пить. Когда остальные около десяти вечера вернулись, мы пребывали в отличном расположении духа, зато они после поездки устали и все, как один, завалились спать. Я жил на пятом этаже, в одном номере с Бьорном, в невиданно роскошном номере, с изящной мебелью, зеркалами и коврами. Мы взяли по пиву и развалились на кроватях. Было всего одиннадцать, так, может, смотаться в город? После десяти выходить запрещалось, а в одиннадцать уже был отбой, но за нами никто особо не следил. Мы выждали еще немного, не хотели столкнуться с кем-нибудь в коридоре, а потом вышли, поймали такси, пробормотали: «Downtown»[33] — и, откинувшись на сиденье, помчались по незнакомым улицам, залитым мягким светом фонарей. Возле какой-то площади таксист остановил машину, мы расплатились, вышли и побрели по улице. Вскоре мы оказались возле большого здания. Внутри играла музыка, а у двери стояли охранники. Мы вошли внутрь. Там были танцполы, бары, огромное казино и сцена, на которой красивые женщины раздевались под музыку. Другие красивые женщины в легкомысленных нарядах расхаживали среди гостей. Мы с Бьорном переглянулись. Что это за волшебное место? Мы ходили по залам и пили, немного постояли перед сценой со стриптизом, ужаснулись, поняв, что расхаживающие среди публики девушки — это те же самые стриптизерши, потому что еще недавно мы глазели на нее снизу вверх, а теперь она оказалась совсем рядом. Мы прошли на танцпол, заглянули в разные бары, слонялись по залам с рулетками, где на мужчинах были темные костюмы, а на женщинах — вечерние платья, и очутились перед двустворчатой дверью, за которой в просторном помещении стояли группками люди, а официанты в черно-белой униформе разносили подносы с закусками и бокалами. Мы ни с кем не разговаривали, но выпили порядочно, ушли в половине четвертого утра и спустя шесть часов бегали на первой тренировке словно во сне. Перед следующим заходом мы пару часов поспали, потом поужинали, взяли в баре по пиву и опять поехали на такси в это похожее на дворец место, чтобы до следующего утра окунуться в сказку. Утром нас повезли в Альпы кататься на лыжах. От этого тоже веяло сказкой: небо было совершенно синим, сияло солнце, повсюду, куда ни посмотри, устремлялись ввысь заснеженные горы; мы ехали на подъемнике, болтая обутыми в лыжи ногами, и спустя несколько минут все замирало. Мы словно оказывались в ином измерении, где всепоглощающую тишину нарушало лишь тихое поскрипывание подъемника. Меня переполняло ликование, тишина казалась огромной, как огромно море, но восторг, как всякая радость, нес в себе и боль. Тишина здесь, наверху, до краев наполненная красотой, заставила меня увидеть себя самого, заметить себя, не собственную личность или нравственность, нет, к моей психологии это отношения не имело, я просто ощущал, что я существую, как мое тело движется вверх, я был там, пережил это, и теперь готов был умереть.