Юность

Мы зашагали вниз по дороге.

— А когда ты дрочишь, — сказал он, — тоже быстро кончаешь?

Щеки у меня залило румянцем, но в такую погоду ничего не разглядишь. К тому же вранья Нильс Эрик не ждет, так что мне ничего не грозит.

— Примерно так же, да.

— Хм. И у меня так же. Да ты сегодня и сам, наверное, понял. Я бесконечно пытаюсь, и никак.

— Думаешь, это физиология? — спросил я. — Или это в голове? А вообще я бы с тобой поменялся. Лучше уж когда наоборот.

— Понятия не имею, — ответил он. — Скорее всего, физиология. По крайней мере, у меня всегда так было. С самого первого раза. Я и не представляю, каково это, когда все иначе. Но говорят, надо кончик ущипнуть. Посильнее. Или слегка за яйца потянуть. И пыхти себе дальше.

— В следующий раз попробую, — я улыбнулся.

— Да, когда еще такой шанс выпадет.

— Может, на Рождество? Тогда все местные девчонки приедут домой погостить.

— Думаешь, они трахаться приедут? Вот уж сомневаюсь. По-моему, трахаются они там, где они сейчас, а вернутся ненадолго, чтобы передохнуть, собраться с силами и в январе взяться за старое.

— Да, вероятнее всего, так оно и есть, — согласился я и остановился, потому что мы подошли к дорожке, ведущей к моему дому. — Если с тем домом все выгорит, когда можно будет переехать?

— Нам ведь надо еще сообщить, что мы с квартир съезжаем. После Рождества, наверное? Урежем себе рождественские каникулы на пару дней и займемся переездом?

— Это ты хорошо придумал, — одобрил я. — Ладно, до скорого!

Я поднял руку на прощанье, открыл дверь и вошел в квартиру. Съев восемь бутербродов и выпив литр молока, я улегся на диван и прочел первые страницы недавно купленной книги. Это было «Большое приключение» Яна Хьерстада. Я уже читал его «Зеркало» и «Хомо фальсус», а еще брал в библиотеке в Финнснесе «Тихо крутится земля». Но вот эта книга была совсем новой, она только что вышла, и первое, что я сделал, взяв ее в руки, это понюхал свежую бумагу. Потом я пролистал несколько страниц. Каждая глава начиналась с большой буквы «О». Некоторые главы были разделены на колонки, где одна выглядела как примечания, выскакивающие тут и там рядом с другой — основным повествованием. Другие главы представляли собой письма. Некоторые были напечатаны жирным шрифтом, некоторые — курсивом, третьи — обычным. Регулярно попадались некий Хазар и некая Энигма. И определения слова на «л» — видимо, подразумевалась любовь.

Я взялся за первую страницу.

Она была очень молода. Шея — как цветок в росе. Оба они находились посреди собственного мира, в метре друг от друга. Даже стоя к ней спиной, он почувствовал влечение, повернулся и украдкой посмотрел на нее. Его тянуло к ней. Ногами он изобразил пару выпадов в ее сторону. Она заметила, улыбнулась. Искры в обрамлении кайала и туши. Она дважды дернула плечом, раз, другой, прикусила нижнюю губу, опустила взгляд. Сочетание ударных и басов порождало удивительное томление в его рецепторах. Стоять, опустив руки, — противоестественно. Он сделал несколько шагов — к ней, от нее, приглашая, дразня. Она передразнила его: такие же шаги, тот же темп, тигриные морщинки между бровей. Черные кудрявые волосы, скрученная в жгут косынка на лбу, смелый макияж. Что она слушает? Cramps? Split Beavers? ViViVox? Жакет-кимоно с узором из листьев, широкие шелковые брюки, сандалии с перемычкой между пальцами. Томление. А вокруг — калейдоскоп мерцающих фигур с журнальных обложек, цвет и элегантный шрифт.