Юность Бабы-Яги

С тем, что случилось в тот вечер предстояло как-то жить. Они теперь почти не разговаривали, да и о чем было теперь-то говорить? Нельзя же, как прежде, встретить мужа после работы и спросить, как ни в чем ни бывало: «Ну как, милый, у тебя дела? Что нового в бизнесе твоем, с кем встречался?» Ну не выходит так!.. Вроде, время должно лечить, но что-то не лечило. Не затянулись, как говорится, раны от произнесенных слов и действий. А соль на них Виолетта еще ухитрялась подсыпать. На первые же робкие попытки Марио вновь сблизиться, помириться, завлечь ее в постель, она ответила презрительным отказом. Он, догадываясь, что ничего уже не склеить, желал хотя бы минимального – исполнения супружеского долга. Он с тех пор не пил ни капли, и он был мужчиной, которому хоть иногда, но надо. Однако и в этом, казалось бы, элементарном, ему отказывали. Начались скандалы. Он, за целый месяц (!) так и не добившись физической (всего лишь!) близости, снова стал пить, причем регулярно и сильно. Скандалы сопровождались истерическими монологами Марио и битьем посуды. Она молчала. Ее равнодушие окончательно выбивало Марио из колеи. У него начались потери и неприятности на работе. Она перестала убирать квартиру. Прислуга попросила расчет, и почему – нетрудно было догадаться. Пьяный Марио, вернувшись домой, хоть утром, хоть вечером, мог оскорбить, и от него можно было ожидать всего, даже рукоприкладства. Поэтому какое-то время Вета убирала в доме сама, как могла, а потом и вовсе плюнула, бросила: все равно бесполезно. Придет, загадит все… Они спали теперь в разных комнатах. Из совета директоров Марио уже исключили, что же будет дальше? Куда еще хуже? Оказывается, было – куда…

Для друзей, его детей, они продолжали делать вид, что у них все в порядке. Однажды, в один из редких дней, когда Марио встречался с детьми и был совершенно трезв, они поехали вместе на природу: Марио, Виолетта и двое его сыновей. Младшую дочь, благодарение Богу, не взяли, ей повезло. Марио решил устроить загородный пикник. Бутылки с «колой» и легким вином (виски в этот день – ни в коем случае) и всяческая вкусная еда были взяты с собой. «Фондю» и «барбекю», – любимые в этой части света желудочные радости, должны были готовиться на берегу живописного озера, которое Марио присмотрел заранее. «Фондю» Виолетта возненавидела еще в первый раз, как только попробовала. Расплавленный швейцарский сыр и белый хлеб, который надо было макать в сыр и так есть – только портили фигуру.

Но до места они так и не доехали. Марио был за рулем и Виолетта рядом. Оба сына сидели сзади и оживленно обсуждали мелькающие мимо детали ландшафта. Вернее, обсуждал старший, а младшего, играющего в тот момент в какую-то игру на своем мобильном телефоне, это только отвлекало. Хорошо, что мальчики были заняты чем-то своим, и не очень обращали внимание на то, что впереди шла ругань. Вначале Марио, как всегда, пытался поговорить с Ветой, хотя бы ни о чем, просто так. Она молчала. Его реплики становились все язвительнее и обиднее. Она молчала. Потом на свою беду ответила тем же. Начался «обмен любезностями», но все-таки в режиме «модерато» и «ленто», так как перед детьми было неудобно. В той части, где Марио перешел на «престо», (примерно с тем же содержанием, что и при первом скандале, на вопросе «да кем ты была там, в своей бандитской России?» и ответом самому же себе «да никем ты не была! Ты и есть никто без меня») – Вета решила, что пора заканчивать. Она попросила остановить машину, чтобы старший сын сел на ее место, а она – на его. Сын с радостью согласился: с папой, ему казалось, будет повеселее, чем с младшим братом. Они поменялись местами. Марио, все еще кипевший от злости, рванул машину с места и, едва они набрали скорость, обернулся к Виолетте с тем, чтобы сказать ей последние обидные слова: «Подумай, кто ты, а кто я». Не успел, потому что машина на полном ходу врезалась в фонарный столб справа.

Она врезалась именно тем местом, где еще минуту назад сидела Виолетта, а теперь сидел его старший сын. Сын погиб на месте. А Виолетту вновь спасло чудо, или провидение, или же ее колдовской фарт. Что спасло – неизвестно. Известно только то, что она казалась потрясенной не меньше мужа: но оттого ли, что мальчик погиб на ее глазах, и у него вместо лица осталась только кровавая каша, или же от того, что на его месте могла и должна была находиться она, и тогда ее уже не было бы в живых – от чего она была потрясена больше – опять неизвестно.