Юность Барона. [3 книги]

— Ничего странного — сдала меня одна сука, из наших. Как это обычно и бывает. Только в данном случае мы с тобой, Владимир Николаевич, расходимся в терминологии. Персонально для меня то был не обнос, как ты выражаешься, а реализация принципа социалистической справедливости.

— Эка загнул!

— Напрасно иронизируешь. По совокупности деяний, связанных с хищениями госимущества, товарищу Калинковичу, в свете сегодняшних поправок к УК РСФСР, "вышак" с конфискацией имущества однозначно светил. Но поскольку карательные органы категорически не интересовались этим товарищем, то хотя бы самое малое — конфискацию — я взял на себя. Сработал, так сказать, на опережение графика… К слову, тогда, на хате Калинковича, помимо иного прочего, я подрезал батальную картину Франца Рубо "Горцы на переправе". Пропажа которой, в числе еще одиннадцати единиц хранения, была обнаружена в запасниках Музея Суворова в 1954 году.

— Хм… А откуда такие сведения? О пропаже в запасниках?

— Сорока на хвосте принесла.

— Понятно. И где теперь картина? Если не хочешь, можешь не говорить.

— Картина снова в музее. Только уже не в запасниках, а в основной экспозиции.

— Не понял?

— Все очень просто. На следующий день я позвонил новому директору музея — старого по итогам ревизии, понятное дело, сняли, — представился доброжелателем и назвал номер и код ячейки на Московском вокзале. Оттуда ее и забрали.

— Ишь ты… Прям неизвестный герой! А чего б тогда тебе, "доброжелателю", заодно не назвать было по телефону и того адреса, по которому пропавшая картина обнаружилась?

— У каждого свой хлеб, — пожал плечами Барон. — Я, к примеру, занимаюсь экспроприацией экспроприированного. Тесть секретаря обкома Калинкович — скупкой краденого. Но! Это персональный выбор каждого. А в стукачестве доселе замечен не был.

— У тебя и в самом деле есть что на этого… культурно-пищевого деятеля?

— Выше крыши.

— Поделишься?

— Это вряд ли. Мне с тобой, Владимир Николаевич, делиться — статус не дозволяет.

— А коли не дозволяет, тогда и нечего мне тут мозги полоскать! — рассердился Кудрявцев. — "Карательные органы"! "Категорически не желают"! Очень удобная, между прочим, позиция — оправдывать чужим скотством свое собственное!

— И что ж я, по-твоему, такого скотского в своей жизни совершил?

— А сам-то ты, к примеру, картину эту, Айвазовского, КАК взял? А деньги? Скажешь, честным трудом заработал?

— А ты у моих потерпевших при случае поинтересуйся. Этих бабок происхождением.

— Ну-ну. Хочешь сказать, вор у вора дубинку украл? И что, от этого он перестал быть вором?

— Да, я — вор! Но эти, которые… Это — насосы, крупные спекулянты, которые жили и живут за счет нищих и пьющих. Ни в одной стране мира, кроме нашей, ты не возьмешь так дешево у несчастного человека драгоценную вещь! Вот все мои потерпевшие и грабили таким образом людей, скапливая у себя огромные ценности. А я в свою очередь имел интерес оставить их без этих ценностей.

— Ты только Робин Гуда из себя не корчь, — поморщился Кудрявцев. — И вообще! У нас в стране нищих нет.

— Опаньки! Очнись, Владимир Николаевич. Ты давно в последний раз за пределы Москвы выезжал? Если давно, то прошвырнись как-нибудь с оказией по губерниям. Не обязательно по ту сторону Уральского хребта, можно и где поближе: Воронежская, Псковская, Новгородская… Да в тот же Галич скатайся! Посмотри, как люди в глубинке живут.

Похоже, последняя Баронова ремарка задела Кудрявцева за живое.

Ибо далее он заговорил сбивчиво, с трудом подбирая слова, что обычно ему, профессионально красноречивому, было несвойственно.

— Я знаю, что многие у нас пока еще… хм… Но! Не нищенствуют!.. Да — трудно. Но мы работаем в этом направлении, государство работает… Конечно, легче всего, ничего не созидая, а, наоборот — разрушая, разглагольствовать. Сам собой любуясь…

— Неправда! Я не любуюсь собой. Просто с некоторых пор понимаю, что, встав на свой путь, поступил скорее правильно. Конечно, обижаются на меня некоторые. Но обида — она быстро проходит. После чего у этих высокопоставленных жуликов снова продолжается нажива, и они снова становятся жирными…

"Волга" свернула с трассы на грунтовку, ведущую в замаячивший на горизонте дачный поселок, по главной улице которого через пару минут они и покатили. Судя по внешнему облику местных домиков, ухоженности приусадебных участков и крепостной внушительности заборов, поселок принадлежал к разряду элитных. Опять-таки, выражаясь метким определением Барона, "не для простых свиней".

Дорулив почти до конца улочки, Кудрявцев повернул налево и, проехав еще метров пятьдесят, остановился возле наособицу стоящей двухэтажной дачи, окруженной почти двухметровым глухим забором.

— Всё, приехали.

— Однако! Кто-то, помнится, меня за "красиво живешь" отчитывал?! Ваша дачка, товарищ генерал? Или супружницы?

— Супружницей не обзавелся. А дача — казенная. Вылезай.

Они выбрались из машины, прошли к внушительным железным воротам. Кудрявцев достал ключи, открыл замок и распахнул одну из створок.

— Иди к дому, а я пока машину загоню.

Барон с интересом всмотрелся.