Юность Барона. [3 книги]

— Извини, Юра. Нам сейчас предстоит совершить довольно продолжительный авто-марш-бросок, а изучив твой… хм… послужной список… — взялся неуклюже оправдываться Кудрявцев. Было видно, что ему самому неловко за браслеты на Юркиных руках. — А ну как задумаешь по дороге выскочить? У меня возраст и здоровье не те, чтоб в горелки играть.

— Так ведь и я, Владимир Николаевич, уже не мальчик-зайчик. Чтоб на ходу с трамвайной колбасы спрыгивать.

— Слово даешь?

— Даю. Хотя в данной ситуации, согласись, звучит малость пафосно?

— Слово Барона? — с легким уколом уточнил Кудрявцев.

— Слово внука профессора Кашубского и сына Георгиевского кавалера Алексеева.

— Хорошо. Руки давай…

* * *

Ирину милостиво отпустили из кабинета директрисы примерно час спустя. И если сегодня днем в Суроже настроение у нее было таким, что впору запеть, то теперь хотелось забиться куда-нибудь в угол и заплакать.

— Ну что, Ириша? — обеспокоенно встретила ее внизу тетя Глаша. — Отчихвостили? Сильно досталось?

— Да. Сильно.

— За изостудию?

— За нее больше всего.

— Вот так и знала! Пономаренко как только на второй этаж поднялся да как увидел нашу выставку, сразу ножками засучил, лысиной заблестел. Дескать, кто позволил музейные площади под несогласованную мазню отдавать? А когда узнал, что это работы наших, галичских, да еще и в Союзе художников не состоящих, и вовсе на пену изошел. Убрать, говорит, немедленно. А сюда развернуть экспозицию к 45-летию Октябрьской революции. Про видных большевиков родного края. А то мало у нас тут такого дерьма?

— "Здесь барство дикое, без чувства, без закона", — печально процитировала Ирина. Машинально подумав

о том, что после демонтажа выставки Ольгины работы надо будет сложить в отдельную папку и, когда приедет Юрий, подарить ему. Вот только… Приедет ли? Вот уже который день из Перми никаких известий.

— Ой, забыла совсем! — спохватилась тетя Глаша. — Пока тебя там пропесочивали, примерно с час назад в приемной телефон зазвонил. Необычно так зазвонил. Я сразу поняла, что межгород.

— Так это, наверное, из Костромы? Пономаренко разыскивали?

— Вот и я поначалу также подумала. Снимаю трубку, а там девушка-телефонистка говорит: не вешайте, мол, трубку, сейчас с вами Пермь разговаривать будет.

— Пермь?!!

— Ну да. Жду я, значит. В трубке чего-то потрескивает, а потом вдруг голос: "Здрасти. Ирину Петровну можно услышать?"

— МУЖСКОЙ голос?

— Да нет. Женский. Я ее сразу узнала. Олька эта, ученица твоя бывшая. Помнишь, ты с ней еще вечно носилась?

— И что она сказала?

— Очень хотела с тобой поговорить. Дескать, специально после работы на переговорный пункт пошла.

— Ох, теть Глаша! Что ж ты меня не позвала-то?

— Да забоялась я. Туда к вам соваться. Директриса сегодня и без того злющая как мегера… Но ты не расстраивайся. Олька просила передать, что завтра будет снова звонить. У нее с часу до двух обед. Так чтоб ты в это время на месте была. Поняла?

— Да-да. С часу до двух. Конечно, буду. Спасибо, теть Глаша.

— Да куда там спасибо…

— А про брата? Про Юрия она случайно ничего не говорила?

— Нет. А нешто у ей брат имеется? Никогда не слыхала.

— Имеется, теть Глаша. Теперь имеется… Ладно, пойду я домой. Устала, сил нет.

— Еще бы, такая поездочка — чай, не ближний свет.

— Да в поездке я как раз отдохнула. А вот здесь… Может, мне уволиться, а?

— Даже мыслить не моги! Ишь, чего удумала! А ребятишки твои как же?

— Разве что ребята. Но вот все остальное…

— Э-э, милая! Если из-за каждого дурака…

— Пономаренко — он как раз далеко не дурак.

— Мерзавец он! — авторитетно заключила тетя Глаша. — А мерзавцы всегда дураки…

* * *

Ведомая Кудрявцевым "Волга", оставив справа по борту Филёвский парк, выскочила на Можайское шоссе, держа курс на юго-запад. Вскоре столица как-то резко закончилась, сменившись Подмосковьем, в которое они теперь углублялись всё дальше и дальше. Поняв, что Кудрявцев если даже сейчас и везет его в крытку, то всяко в ту, что "не для простых свиней", Барон почему-то подуспокоился. Вплоть до того, что вольготно распластался на заднем сиденье, продолжая вести непростой для обоих разговор в расслабленной позе отдыхающего после насыщенного трудового дня человека…

— …Хочешь сказать, у этого полотна криминальная судьба?

— Не просто хочу, а говорю открытым текстом. На ней кровь членов семьи профессора Лощинина, убитых налетчиками в блокадном марте 1942-го. А заказ на нее поступил от ленинградского коллекционера-упыря Анатолия Яковлевича Марцевича.

— Навскидку мне это имя ни о чем не говорит. Но я проверю. По нашим каналам.

— Можешь не суетиться. Это животное давно горит в аду.

— Уж не твоими ли стараниями? — насторожился Кудрявцев.

— Отчасти.

— Кхм… Кстати, я листал твое дело. Особенно мне понравился обнос квартиры замдиректора ДК пищевиков товарища Калинковича, за который тебя в последний раз, в 56-м, посадили.

— В крайний, — рефлекторно поправил Барон.

— Хорошо, пусть будет крайний, — усмехнулся Кудрявцев. — Изящно ты, что и говорить, тогда обставился. Даже странно, что в итоге вычислить смогли.