Юность Барона. [3 книги]

Юрка испуганно вскинулся, но уже в следующую секунду облегченно выдохнул, увидев перед собой двух мужиков в тулупах и ушанках, один из которых рассматривал его с явным добродушием.

Двух РУССКИХ мужиков!

— Я говорю: какого хрена ты на минное поле потащился? — повторил вопрос "добродушный". — Здесь кругом, специально для таких дураков, фрицы табличек наставили.

— У него, наверное, в школе двойка была. По немецкому, — насмешливо предположил второй.

— Дяденьки, а вы кто?

— Встречный вопрос: а кто ты? Ты откуда здесь взялся, весь такой запорошенный?

— Я из Ленинграда. Иду.

— Из Ленинграда? — посерьезнев, переспросил Митяй. — А не врешь?

— Нет.

— Чегой-то я сомневаюсь, — вынес свое суждение Битюг— До Питера отседова верст эдак под сотню. Я уже молчу за линию фронта и тылы немецкие. Так что давай не заливай тут, шкет!..

— Я правду говорю.

— Сколько тебе лет?

— Четырнадцать… Осенью будет.

— Ну-ну Документы есть?

На этот вопрос Юрка ответил не сразу. Потому как из всех документов у него сейчас имелись лишь захваченная из дому семейная фотография да обнаруженное в кармане Гейки чужое, непонятного происхождения, удостоверение.

— Есть.

— Покажь.

Делать нечего — Юрка достал и протянул Гейкину корочку тому, что поприветливей.

— Лощинин Василий Иванович. Учащийся ленинградского ФЗУ № 33,— прочитал Митяй и удивленно покачал головой: — Ну и ну, чудеса, да и только. Слушай, учащийся Лощинин, а вот взрыв минут пять назад — это шо такое было́?

— Это друг мой. Подорвался, — с болью пояснил Юрка. — Мы с ним вместе… из Ленинграда… почти три дня шли…

— М-да… Вот ведь как, язви его, бывает. Такой путь проделать, чтоб под конец…

— Мы не знали, что здесь… Не видели никаких табличек.

— А куда шли-то?

— В Москву.

Битюг расхохотался:

— Слыхал, Митяй? Похоже, у него двойка не только по немецкому, но и по географии.

— Нормально у меня. По географии, — обиделся Юрка.

— На самом деле, Битюг, похоже, парни, сами того не ведая, неведомый нам черный ход из Ленинграда сыскали?

— Я ж про то и толкую — дуракам счастье.

— М-да… И чего прикажешь с тобой делать, Василий Иванович?

— Дяденьки, а вы… вы партизаны?

— Не-а. Мы эти, как их… санитары леса, — хмыкнул Битюг.

— Возьмите меня с собой, а? Пожалуйста!

— Так ведь, паря, как ни крути, других вариантов, похоже, все едино нет.

— Брось, Митяй! На фига нам сдался этот фабзайчонок[38]? Самим скоро жрать нечего будет. И вообще: может, он того… засланный?

— Сам ты… засланный, — оскорбился Юрка. — И добавил сердито: — Вам еще только будет. А в Ленинграде уже давно — нечего.

— Ладно, Васёк. Доставим тебя к командиру, а там пусть Трофимыч сам решение принимает. Опять же за коридор, вами найденный, доложить надобно. Это важно… Всё, братцы, двинули. А то морозец, язви его, совсем залютовал.

— А как же?.. — Юрка нерешительно оглянулся на целину— Надо как-то его… забрать оттуда… похоронить?

— Ну ты выдал, пионЭр! Нет, конечно, если есть охотка — смотайся, притащи. А мы тебя с Митяем здеся обождем, покурим.

"Добродушный" сочувственно приобнял Юрку за плечи:

— Мертвым, Васька, им все равно — где лежать и как лежать. Уж тебе-то, ленинградцу, не знать? Все, уходим. Пока наша Дуська, застоявшись, окончательно в сосульку не превратилась…

* * *

— … Такие дела, брат Васька! Знаешь, а я ведь порой — нет-нет да и вспоминаю того паренька.

— Какого паренька?

— Приятеля твоего. Что на том проклятущем поле лежать остался, с оторванными ногами. Никогда его не видел, но, подишь ты, является.

— Вспоминаешь? Но почему?

— Закрадывается порой такая, язви ее, шальная мысля, что, послухай мы с Битюгом тебя в тот раз, в самом деле вытащи и похорони его по-человечески, может, оно бы и со мной как-то по-другому, иначе сложилось?

— В каком смысле?

— Оно, конечно, глупость, но… Может, мои, будь они неладны, клешни отхваченные — это как бы кара мне? Оттуда, свыше? За собственной душонки червивость?

— ВОТ ОН, голубчик! Сидит, пивко лакает. Я тебе где ждать велела?

Заслоняя солнце, грозной тенью над однополчанами нависла крупная, не самой приятной наружности тетка с сердитым лицом и бесконечно усталыми глазами. На изгибе правой руки ее висела туго набитая кошелка с торчащими хвостиками зеленого лука.

То была она — Мегера. Во всей своей монументальности.

— Зинуля, не шуми! — стушевавшись, взялся оправдываться Митяй. — Представь, боевого товарища встретил! Двадцать лет не виделись! Вот решили, чисто символически, отметить, так сказать.

— А поумнее ничего придумать не смог? Боевого товарища! Ты посмотри — сколько ему и сколько тебе, старому хрычу! — Тетка оборотилась на Барона и прожгла укоризненным: — А вам, молодой человек, должно быть стыдно. Ему же врачи категорически запретили пить!

Барон виновато развел руками, молча поднялся с асфальта, отряхнул брюки.

— Всё продала, Зинуля? — поспешил сменить тему Митяй.

— Одна кошка с трещиной оказалась.

— Разрешите взглянуть?

— Пожалуйста, — Мегера нашарила в кошелке глиняный брак, сердито сунула в руки Барону.

— А сколько стоит?

— Три рубля.

— Я возьму.

— Даже не думай! Если в самом деле нравится, так забирай. Считай, подарок тебе.

— Спасибо.