Юность дедов наших

— Санька, собирайся, — сказал Андрей Егорович, зачерпывая воды ковшом из ведра, стоявшего на табуретке у двери.

— Куда? — всполошилась Домна Ивановна, — уже почти совсем темно на улице.

Председатель, жадно глотая, выпил целый ковшик воды и вытер ладонью подбородок:

— Сани уже заложены. Надо Мирона срочно в район, в госпиталь отвезти.

— А утром нельзя? — настаивала женщина, — ночью кто по полям ездит?

— Нельзя. Сердце у него. До утра может не дожить. Мне говорили, что в таких случаях нужно срочно лекарства какие-то дать. А кто здесь сообразит? Да и нету ничего, кроме самогона и чабреца сушёного, — подошёл ближе к Саньке, — давай, родной. Через час с небольшим доедете, если поторопитесь. Дорога одна, не промахнётесь. Сена в сани кинули, лошадь распряжёшь и привяжешь. До утра в госпитале перекантуешься.

Санька молча поднялся с табуретки и стал одеваться.

Пока собирались, полностью стемнело. Морозная декабрьская ночь была совсем безветренной. Звёзды маленькими горящими угольками мерцали на огромном чёрном куполе неба. Где-то вдалеке что-то гудело и ухало.

— Дядя Мирон, это в Сталинграде шумит? — спросил Санька.

— Не знаю, сейчас много где шумит, будь оно неладно, — ответил старик, он запрокинул голову, расстегнул воротник и глубоко вдохнул, — воздух свежий какой. Прямо вода ключевая. Не гони, пусть отдохнёт лошадка.

— Вы в порядке? — снова спросил Санька. — Сердце не болит?

— Хорошо всё. Это я, видать, дыму от печки нанюхался. Сейчас уже легче, может, назад повернём?

— Нет, — твёрдо ответил подросток, — меня Андрей Егорович предупреждал, что вы домой проситься будете. Едем — значит, едем. Посмотрят вас, может, порошков каких дадут.

— Дадут. Им не до меня сейчас. Вон со Сталинграда раненых эшелонами везут.

— Что теперь будет?

— Ничего не будет. Видишь, уже не первый месяц немца держим, значит, можем. Вон от Москвы отогнали и отсюда отгоним. Не переживай, справимся.

— Батя не пишет почему-то.

— Когда писать-то? Там, брат, день прожил и радуйся. Завтра снова под пули. Писем нет, то херня. Главное, что и похоронки нету.

Санька и старый Мирон погрузились каждый в свои мысли. Лошадь шла, поскрипывая снегом. Деревянные ошлифованные полозья скользили как по маслу.

Вдруг кобыла захрипела, навострив уши и задрав голову, стала всматриваться в темноту.

— Что там? — спросил Мирон.

Санька привстал на коленках и посмотрел вперёд.

— Несёт кого-то, дома им не сидится.

— Где? — мужчина приподнялся на локте.

— Вон впереди, на дороге. Сигареты, видишь, мелькают.

Мирон посмотрел вперёд и всполошился.

— Разворачивай, разворачивай скорее.

— Зачем? — не понял сначала парень.

— Волки, мать твою, гони обратно! Давай, давай!

Санька дёрнул повод. Кобыла, будто понимая чего от неё хотят, на месте развернула сани и, не дожидавшись плети, с места дёрнула в галоп. В это время Санька рассмотрел «огоньки сигарет», они парами качались вверх-вниз и быстро приближались. Вот уже рядом, бегут за санями. Огромные. В холке с телёнка будут. Мирон кричал на них, матерился, кидал в морды пучки сена.

Один из волков, казалось, самый большой, стал обгонять сани с боку и тянуться к кобыле, клацая зубами. Она неслась что есть мочи и, озираясь, выпускала из ноздрей клубы пара.

— Правь по тракту, — кричал старик и пытался достать волка палкой, — если в сугроб слетим, хана нам.

Волк поравнялся с лошадью и пытался забежать вперёд.

— Твою мать, — зло выругался Мирон, — Санька, чтобы не случилось, не оборачивайся и гони прямо во двор к председателю, понял? Матери скажешь, что я деду Ивану долг отдал.

— Понял, — крикнул парень, глядя перепуганными глазами. Он стал кричать и махать палкой, — пошла, пошла, родимая!

Мирон подполз к заднему борту саней и, кряхтя, перевалился через него. Кубарем он выпал на дорогу, но тут же сгруппировался и встал на колено здоровой ноги, отставив протез в сторону. В правой руке его сверкнула сталь ножа.

— Давай сюда, твари блохастые, трупоеды. Сюда я сказал! — кричал мужчина.

Волки отстали от саней и повернули назад. Мирон понимал, что сейчас всё закончится, но душу грело осознание того, что он скоро увидится со своей семьёй. Они давно ждут его там, куда уходят души человеческие. Мирон зло засмеялся. Так смеялись варяги, раззадоривая себя перед битвой. Старый солдат был рад тому, что предстанет перед своей женой и дочкой как воин, умрёт в схватке, а не на больничной койке.

— Давай, кто первый? Кого я собой заберу?

Вожак сразу бросился на лёгкую, как ему казалось, добычу. Мирон подставил левую руку ему в пасть, ножом ударил животному меж рёбер. Удар, два, три. Хищник заскулил и ослабил зубы.

— Не ждал, тварина? — безумно смеялся Мирон. — Следующий. Сюда, паскуды, я сказал.

В ту же секунду остальные волки с остервенением бросились на него все вместе.