Юность добровольчества

– Через полчаса тучи уже нет; облака, грудами в золотистом свете, курятся и текут. Алмазные капли прорезывают сверху вниз воздух, и божественная радуга висит на небе. Крон в солнечных лучах идёт домой и подбирает рясу. Дома, у забора, жемчужно-белый жасмин цветёт растрёпанными шапками, и к отцу Крониду плывёт душный запах. Вечер блистает. Из-под кухни выскочил галопом кофейный пёс Каштан. Он бежит увальнем, тело его огромно и мягко; он тёпел в движениях, голова его медвежья, с кругленькими жёлтыми глазами; весь он, как добрый резвящийся чёрт… – и тепло стало на сердце, такое чувство, точно пёс этот подбежал, и руки тонут в его тёплой, густой шерсти… Вспомнился Наде пёс, с которым резвилась она всё детство. Именно такой он и был, на медведя похожий, огромный, белый… Отец привёз его щенком в подарок, когда вернулся из Туркестана. За стать и белизну назвали пса Лордом. Бабушка боялась, что он, такой огромный, может невзначай покалечить Надиньку, а того хуже – укусить. Но Лорд Надиньку не кусал. Он был благороден и степенен и свою маленькую хозяйку опекал и защищал. Не было у Надиньки друга более верного, чем Лорд. Всё-всё понимали его мудрые, совсем человеческие глаза… И так плакала она, когда его не стало!

– Утихли ветры, в облаках любовь и благозвучие. Крон выходит к реке; рыба плещет; заливной луг сочен и девственен; уже цветут звоночники, цветы покоса. Крон предощущает сено и сладкие запахи… – в который раз читала Надя рассказ о священнике Крониде, но снова удивлялась: каким же чутким художником надо быть, что бы так сказать – «в облаках любовь и благозвучие»! Этот рассказ наиболее часто читала сестра Юшина вслух раненым. Для лучшей поправки от любой болезни нужны положительные эмоции – об этом ещё бабушка говорила, когда выхаживала Надиньку от кори. Значит, никаких газет, никаких дурных новостей, никаких мрачных повествований, а только самое светлое, радостное, прекрасное… И старательно выбирала Надя, что читать во время своих дежурств. Невелик выбор был, но и не мал. Бунин, Тургенев… Достоевского – ни в коем случае. От него и здоровому занеможется. Зарубежное что-нибудь? Например, чудную рождественскую историю Диккенса «Сверчок на печи». Как раз и время подходящее: Рождество скоро. И своих, навсегда любимых – Чарскую, Зайцева… У кого ещё столько солнца на каждой странице разлито, как не у Зайцева? Хотя были у него и другие рассказы. Совсем не солнечные. Один из первых – «Волки». В детстве не понравился он Надиньке. Слишком уж мрачен был. А, вот, теперь перечла на досуге, не вслух (мрачного и без того у болящих довольно), а для себя, и совсем по-другому ощутила. Да ведь это – притча! Больше того – пророчество! «И теперь волкам казалось, что оставшийся товарищ был прав, что белая пустыня действительно ненавидит их; ненавидит за то, что они живы, чего-то бегают, топчутся, мешают спать; они чувствовали, что она погубит их, что она разлеглась, беспредельная, повсюду и зажмёт, похоронит их в себе». И стали роптать волки на своего старого вожака:

– Где мы? Когда мы придём куда-нибудь?

А старик отвечал:

– Товарищи, вокруг нас поля, они громадны, и нельзя сразу выйти из них. Неужели вы думаете, что я поведу вас себе на гибель? Правда, я не знаю наверное, куда нам идти. Но кто это знает?

– Ты не знаешь, не знаешь. Должен знать! – и кинулись в бешенстве на вожака и растерзали его…

«Усталые волки расходились в разные стороны; они отходили от этого места, останавливались, оглядывались и тихонько брели дальше; они шли медленно-медленно, и никто из них не знал, куда и зачем идёт. Но что-то ужасное, к чему нельзя подойти близко, лежало над огрызками их вожака и безудержно толкало прочь в холодную темноту; темнота же облегала их, и снегом заносило следы…

…А потом они опять принялись выть, но теперь каждый выл в одиночку, и если кто, бродя, натыкался на товарища, то оба поворачивали в разные стороны.

В разных местах из снега вырывалась их песня, а ветер, разыгравшийся и гнавший теперь вбок целые полосы снега, злобно и насмешливо кромсал её, рвал и расшвыривал в разные стороны. Ничего не было видно во тьме, и казалось, что стонут сами поля».

Семнадцать лет назад написан был этот страшный рассказ! И тогда – не поняли всей его глубины. А теперь сбылось, сбылось, сбылось… Это был единственный рассказ, который Надинька ни разу не перечитывала. А теперь перечла впервые и всё возвращалась к нему. Рассказать или написать Алёше…

Дочитала сестра Юшина раненым «Кронида», прикрыла заболевшие от утомления глаза. Написать Алёше… Где-то он теперь? Едва только наступал перерыв в работе, как первая мысль была: нет письма! Уже три недели нет. Ни весточки. Каждое утро ждала, и сердце обрывалось: ничего. А если ранен? Лежит в каком-нибудь походном лазарете, и позаботиться некому… Металась, рвалась на фронт. Если в поезд санитарный пойти служить? И нагрузка больше там, не останется времени думать. Вера Григорьевна остановила. Сказала, что нельзя так срываться. И из родного госпиталя, где привыкли уже к сестре Юшиной, и не дождавшись вестей о муже.