Юность подарит первые шрамы

– Ладно… пойду успокою стариков, – сказал Грейсон и пошел обратно к своему дому.

– Позвони мне, хорошо?

Грейсон ничего не ответил.

– Блеск, сестричка, – услышала Рэми насмехающийся голос брата за своей спиной. Она обернулась, Элай стоял у двери. Рэми молча прошла мимо него.

– И почему ты со мной не разговариваешь? По-моему, роль обиженного по праву принадлежит мне. Из-за тебя родители устроили мне целый допрос. Кто тебя просил все им рассказывать?!

– Я все рассказала не для того, чтобы тебе насолить, – остановилась Рэми. – Мне мерзко из-за того, что мой брат участвовал в этом! Я не могла по-другому достучаться до тебя.

– Ты так бесишься из-за того, ЧТО я сделал, или же из-за того, С КЕМ я это сделал?

– …Ты все знаешь?

– Да, я в курсе о вашей беспонтовой войне. Обычные бабские разборки вы раздули до вселенских масштабов.

– Никки и ее подруги издеваются над Эл! Она на грани, понимаешь?!

– Да не похожа она на затравленную жертву! Я видел ее у Рокси, она была счастливая, довольная вместе со своим парнем.

– Ты просто не знаешь Эл. Она умеет притворяться… Элай, я не хочу, чтобы ты встречался с Дилэйн. Я сердцем чую, что этот человек втянет тебя в беду. Эл считает, что Диана Брандт – сущий дьявол, но после того, что вытворила Никки, я думаю, что в этой четверке Дилэйн представляет истинное зло.

Элай не выдержал и рассмеялся.

– Ну, девки, вы даете!

– Тебе смешно?!

– Рэми, ну это правда звучит нелепо. Какое зло? О чем ты говоришь? Никки обычная самовлюбленная телка, очень горячая, между прочим, в моем вкусе. И я не брошу ее из-за ваших глупых бабских разборок, уж извини. Плевать я на все это хотел.

* * *

Элай и Рэми часто ссорились, спорили и пакостили друг другу. В общем, они ничем не отличались от других братьев и сестер. Ребята могли даже подраться и наговорить друг другу сотню мерзких оскорблений, но в то же время они все равно любили друг друга, пусть и латентно, и понимали, что если вдруг кто-то из них окажется в опасности, то каждый, не раздумывая, пожертвует своей жизнью ради другого. Рэми любила Элая и знала, что он тоже любит ее, и никогда не обижалась на него, потому что довольно часто она сама выводила его, из-за чего ему приходилось лишь защищаться. Элай любил Рэми больше себя, сильнее, чем отца и мать, чем кого-либо на свете. И как же он ненавидел себя, когда доводил сестру до слез, вот как сейчас.

Когда Рэми убежала в слезах и после громко хлопнула дверью своей комнаты, тем самым давая понять, что она не желает никого видеть и слышать, Элай не мог найти себе места, ходил взад-вперед, представлял, как Рэми рыдает из-за него, и его ненависть к собственной персоне все росла и росла, заполняя собой все его тело, все его мысли. Элай обрадовался, когда обнаружил, что дверь комнаты Рэми не заперта. Он зашел внутрь, сестры нигде не было. Подошел к двери ванной и, дернув несколько раз за ручку, понял, что Рэми находится внутри.

– Рэми… – сказал Элай, прижимаясь лбом к двери. – Извини меня, я был не прав. Давай я позвоню Мэтисонам и скажу, что все выдумал про тебя и Грейсона? – В ответ лишь тишина. – Рэми? – Элай теперь прислонил ухо к двери и услышал тихое журчание воды. – Рэми! Открой дверь, Рэми! – Элай понял, что ждать больше нельзя, отошел назад, разбежался и одним мощным толчком вышиб дверь.

Рэми стояла у раковины спиной к нему.

– Уходи…

Элай все же подошел к ней, развернул к себе лицом.

– Нет! – протестовала Рэми.

Элай осмотрел одну ее руку, вторую, затем посмотрел на ноги – все чисто. Но вдруг на ее белой маечке появилось багровое пятно. Элай осторожно заглянул ей под майку и увидел огромный порез под левой грудью.

Элай закрыл глаза на мгновение, затрясся и заплакал.

– Сколько раз я тебе говорил: меня режь, только себя не трогай! – сквозь слезы кричал он.

Рэми резала себя всегда, когда ее что-то тревожило. Физическая боль служила отличным успокоительным. Когда страдала душа, телу приходилось принимать на себя весь удар. Вместе с кровью Рэми покидали все тревожные мысли и гнетущие чувства. Она сосредотачивалась исключительно на ране, на новой боли. У каждого ее шрама была своя история, свой смысл. «Это я упала, когда каталась на велике», «Это я случайно порезалась ножом, когда готовила завтрак», «Это меня кот подружки поцарапал» – этими и другими подобными отмазками пользовалась Рэми, чтобы оправдаться перед родителями, которые время от времени замечали новые шрамы на ее теле. Сложнее всего было врать матери, что ввиду своей профессии прекрасно разбиралась во всех видах аутоагрессии. Но на счастье Рэми, Риннон, абсолютно уверенная в том, что ее знания и опыт помогли ей воспитать здоровых, адекватных детей, нисколько не сомневалась в искренности слов дочери и не переживала за нее. Еще Рэми боялась, что Грейсон увидит ее обезображенное тело, поэтому она подпускала его к себе только в кромешной темноте и не позволяла трогать себя, опасаясь, что тот нащупает созданные ее рукой увечья.