Юность Жаботинского

– Я вспоминаю один случай. Месяца два назад, когда мы только-только налаживали самооборону, я был в числе дозорных и обходил с Израилем и Самойло базары – понаблюдать, не начинается ли где-нибудь беда. При этом, проходя среди русской толпы, мы инстинктивно старались придавать себе «русское» выражение лица и говорить с московским акцентом. Мне кажется, что не из трусости – мы же были при оружии – и даже не из каких-либо особенных конспиративных соображений, а чисто по инстинкту: мы бессознательно чувствовали, что теперь удобнее стушевать наше еврейство и не привлекать внимания. На Привозе, где было много народу и пахло луком, горчицей, говядиной и рыбой, мне бросился в глаза старый еврей, в пейсах и долгополом кафтане. Он пробирался среди толпы осторожно, и по лицу его чувствовалось, что он понимает опасность и боится. Но мне при взгляде на него пришло в голову, что он хоть и боится, а не делает и не может сделать попытки затушевать свои еврейские признаки. Он знает, что внешность его бросается в глаза и привлекает внимание враждебной толпы, – помните, как после Кишинева у нас тут тоже все было «вот-вот»? – но ему даже не могло прийти в голову, что следовало бы не казаться евреем. Он от малых лет сроднился с мыслью, что он – еврей и должен быть евреем, и теперь не мог бы даже вообразить, как это он да станет не похож на еврея, хотя бы и в минуту крайней опасности. Оттого он, который боялся, был в эту минуту внутренне свободнее нас, которые, может быть, не боялись в простом смысле этого слова, но все-таки инстинктивно прятали то, что он выставлял напоказ. Ибо мы от малых лет сроднились с мыслью, что хотя мы, правда, евреи, но не должны быть евреями. То есть он Божию милостью еврей, а мы обречены на еврейство…

Зеэв подобрал своей палкой отпрыгнувший от костра красный уголек и продолжил под близкий плеск мягкой черноморской волны:

– Но прошла пора, когда мы так чувствовали. Теперь, может быть, впервые в жизни мы сознательно повернулись к своему, к еврейству, вгляделись в него и нашли в нем столько величия и красоты, что под их обаянием душа выпрямилась, подняла голову и ощутила до глубины всю гордость сознания: «Я еврей». Я, ты, и ты, и ты – мы все евреи и еврейки – Божьей милостью! И если мы прежде смотрели на русскую сторону униженно-влюбленными глазами, как пасынки на мачеху-хозяйку, снисходительно воспитавшую нас своей культурой, то теперь мы смотрим во все стороны глазами равного на равных – даже, быть может, глазами высшего на младших. Мы перерождаемся, потому что прежде мы терпели свое еврейство поневоле, а теперь мы можем и должны быть им горды, как гордится женщина своей красотой. Наша главная болезнь была – самопрезрение, наша главная нужда сегодня – развить самоуважение. Но для этого надо сполна проникнуться той величавой красотою, которая есть в нашей еврейской истории. Надо поверх нашей мизерной обыденщины, поверх нашей еще вчера согбенной спины жалкого Сруля, увидеть в себе Израиля, его царственный дух во всем его могуществе, его трагическую историю во всем ее грандиозном великолепии. Только это исцелит нашу душу. Мы стоим перед огромною задачей – вернуть себе Эрец-Исраэль, и для этого мы должны сначала всем своим сверстникам вернуть уважение к самим себе. Мы должны дать им летопись нашей народности, чтобы они хорошо вникли в то, как она жила с первых дней пути своего, сколько мощи проявила, сколько послужила братьям-иноплеменникам: чтобы каждый еврей мог приосаниться и полюбить ее. Ведь эта летопись огромна, она обширнее истории всякого другого народа, потому что древнее и потому что вторая половина ее разбита на отдельные поэмы скитания во многих чужбинах. Они должны узнать всю эту книгу книг, должны узнать о прошлом величии Иерусалима, наука о еврействе должна стать для нас центром всех наук.

– Но ведь Эрец-Исраэль – это только мечта… – сказал кто-то из темноты.

– Да, – резко повернулся к нему Жаботинский, – сегодня для тебя Эрец-Исраэль еще только мечта. – И добавил для всех: – Но когда мечту мечтают миллионы, она сама по себе уже становится великой державой, ничуть не меньше и не слабее Франции, и Англии, и Германии. Я, например, уже живу в этой державе. И приглашаю, зову вас в ее гражданство. Вот попробуйте представить, что у вас в нагрудном кармане лежит паспорт гражданина государства Израиль, – вы себя совершенно иначе почувствуете. Не так ли?

Слушатели зашевелились, заулыбались, и Зеэв тут же подался к ним всем телом, словно спеша войти в открывшиеся сердца и души:

– В истории есть периоды мысли и есть периоды действия, и наш век – век действия. Каждый из нас выполняет или выполнит роль Прометея в силу своих возможностей. И в качестве одного из тех, кто продолжает высекать искру, я спрашиваю у вас: «Есть ли у нас этот огонь? Молодежь ли мы?» Потому что молодость – это особый огонь, особое электричество, молодежь – это рычаг истории, только мы способны сдвинуть ее в новое русло…