Юридические аспекты организации и деятельности Парижского Парламента во Франции

Более того, история знает случаи, когда парламентарии проверяли и отказывались регистрировать королевские указы и в присутствии самого монарха.

Так, во времена наиболее явного противостояния Парижского Парламента и королевской власти, а именно Парламентской Фронды (1648–1649) в феврале 1648 г. регентша Анна Австрийская потребовала от парламентариев ясного ответа на вопрос: претендует ли Высший суд королевства на то, чтобы вносить от себя поправки в ордонансы и отказывать в их регистрации в присутствии самого монарха[471]?

Соответствующий вопрос возник не без причин, дело в том, что история уже знала прецеденты игнорирования «королевского заседания», как было при регистрации 16 января 1629 г. «Кодекса Мишо», при верификации эдикта 15 февраля 1647 г. «О вольных фьефах».

Данная проблема вызвала продолжительную «теоретическую дискуссию» в парламентской среде, ведь вопрос действительно был принципиальным, претендуя на данные права, Парламент ставил себя наравне с королем, присваивая себе королевский суверенитет[472].

Обратимся к мнениям парламентариев. Так, советник Высшего суда королевства Ж. Коклэ заявлял, что «власть короля независима и абсолютна, и ему нельзя противоречить иначе как в форме ремонстраций» (курсив мой. — Е.К.)[473]. Другое мнение советника Клемана Леменье: «всевластие короля ограничено, поскольку в государстве есть законы, которым он должен подчинятся» (курсив мой. — Е.К.)[474].

Ответ на вопрос регентши так и не был дан, парламентарии решили воздержаться от конкретного ответа, дабы не подрывать королевскую власть, ведь соответствующие рассуждения могли помочь «проникнуть в секрет  величия и тайну власти»[475].

Действительно, вопросы о королевском суверенитете, о природе Парижского Парламента, о всесилии или ограничении королевской власти занимали умы всей парламентской среды, всех ученых-философов того времени.

По мере набирающей обороты дальнейшей централизации страны, укрепления королевской власти, превращения «вассалов короля» в его «подданных», то есть замены взаимности прав и обязанностей вассалов и сеньоров, в числе которых был и король, на закрепление обязанностей за подданными, а прав — за государственной властью[476], с одной стороны, и появления идей о публично-правовом характере королевской власти, принципа «общего блага», «профессиональной ответственности монарха» — с другой, вышеперечисленные вопросы начинали представлять все больший и больший интерес.

Обращаясь к оценкам ученых, философов и юристов общественно-политической мысли XIV–XVI вв., можно выделить определенную тенденцию отрицания абсолютной власти монарха, признавая единственно возможное праведное и законное правление — монархию, управляемую законами.

Так, еще французский философ XIV в. Никола Орезм, переводя «Политику» Аристотеля на французский язык, соглашается с афинским мыслителем Дионисием Ареопагитом, выступающим против произвола государя, принципа «государь может все». Он называл это тиранией и дорогой к гибели государства. Выступая за ограниченную законами монархию, Орезм заявлял, что «только тиран выше законов» (курсив мой. — Е.К.)[477].

Такой же позиции придерживался и известный мыслитель и политический деятель Франции XV–XVI вв. архиепископ Туринский Клод де Сейсель[478]. Он впервые системно изложил концепцию конституционализма в своем сочинении «Великая Французская монархия» (1516). Трактат, написанный по волеизъявлению короля Франциска I Короля-рыцаря (1515–1547), «отразил определенный уровень политического сознания общества в эпоху утверждения абсолютизма, а также характер политической идеологии эпохи»[479]. Для Сейселя идеал государства — это наследственная монархия, в которой установлен контроль над властью государя. Он полагал, что власть королей во Франции исторически была ограничена тремя установлениями — государственными учреждениями, религией и законом, при этом особое значение он придавал именно государственным учреждениям: «Третья узда, которой сдерживаются французские короли, — это учреждения и обычаи королевства, которые освящены многими веками и подтверждены длительным обычаем. В силу этого они приобрели вечный и непреложный характер, а потому «короли не в состоянии добиться их отмены, а если они случайно и попытаются это сделать, то их усилия окажутся тщетными». Именно наличие подобных учреждений и гарантирует возникновение в обществе «доброго порядка и гармонии, существующих в отношениях между всеми слоями»[480].

Подобные суждения высказывал и политический деятель XV в., историк Жан Жувеналь, говоря, что по некоторым вопросам и для общего блага государь иногда выше законов, но еще более великое дело — подчиняться разуму и законам королевства, иначе, это тиран, а не король[481].