Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Достоверно известно, что Юра Гусман оказался не единственным ребенком, угодившим в Среднеахтубинский детдом по причине ареста родителей. Об этом свидетельствуют хотя бы записи в «Книге учета воспитанников детского дома». Точнее говоря, в одной из двух таких книг, сохранившихся в местном краеведческом музее, а именно – за 1948 год. В ней, пусть и изредка, но встречаются все же формулировки наподобие «мать осуждена». Статьи уголовного кодекса нигде не указаны – однако из воспоминаний Юрия Ларина можно сделать вывод, что у некоторых его детдомовских знакомцев матери отбывали срок отнюдь не за «политику». Про каких-либо осужденных отцов в «Книге учета» не говорится ни разу.

Среди лапидарных сведений о «Гусмане Юрии Борисовиче» в графе «кто имеется из родителей или близких родственников» здесь записана только анонимная «мать» – причем без упоминания о судимости. А рядом, в столбце «год, месяц и число рождения», обозначено: 7/VIII-1936. Зачем надо было менять дату появления на свет десятилетнему мальчику, который прекрасно помнил, что его день рождения всегда раньше отмечали 8 мая? На случайную описку это совсем не похоже, а вот на намеренное искажение факта во исполнение неведомой инструкции – очень даже. Придуманную дату потом вписали Юре в паспорт, и официально вернуть себе настоящий день рождения он сумел лишь спустя годы.

Мягко говоря, неточности, обнаруженные в краткой анкете одного из воспитанников, заставляют предположить, что и в других случаях сведения могли оказаться подложными. Впрочем, документ этот в целом все же не вызывает ощущения массированной фальсификации. Подлинные истории тех детдомовцев, с которыми Ларин дружил в школьные годы и поддерживал отношения впоследствии, коррелируют с учетными записями. Куда больше недоумения вызывает знакомство с аналогичной рукописной книгой за следующий, 1949 год. Здесь напрочь отсутствуют даже намеки на тюремную участь чьих-либо родителей. И вообще нет оттенков: практически ко всем воспитанникам поголовно применена одна и та же стереотипная формула «мать умерла, отец погиб». Да, и к Юре Гусману тоже – по шаблону.

Как уже говорилось, со многими ребятами действительно обстояло именно так – или почти так. Про одного из друзей детства, Юру Мальцева, в своих мемуарах Ларин пишет совершенно определенно: его в Сталинграде «нашли в какой-то яме под развалинами». И про другого, Толю Чеботарева, с которым они познакомились еще в сталинградской школе:

У него мама умерла от туберкулеза, и он попал в детдом раньше меня. Его дядя был секретарем райисполкома, Саранча Алексей Иванович. Видно, он и попросил, чтобы Толю и его сестру определили в наш детдом. Конечно, тяжело было двух детей в семью взять.

(Заметим попутно, что в этом случае брата с сестрой разлучать никто не собирался, поскольку не имелось политической подоплеки). Про еще одного воспитанника говорили, что фамилию Задубовский он получил просто потому, что найден был во время войны «за Дубовкой», то есть в окрестностях одного из райцентров Сталинградской области. Документов при нем не имелось, а сам он ни о себе, ни о своей семье рассказать ничего не мог.

Есть и совсем недавнее, совершенно прямое свидетельство подобного свойства. На диктофоне у автора книги записан рассказ Тамары Сергеевны Шульпековой, в девичестве Гавриловой, о том, какие трагические обстоятельства предшествовали ее попаданию в детский дом – сначала в Заплавном, потом в Средней Ахтубе. Если совсем в нескольких фразах (хотя рассказ изобилует жуткими подробностями): ее мама скончалась от туберкулеза буквально накануне печально памятной бомбардировки Сталинграда в августе 1942-го, затем папа, работавший милиционером, успел переправиться с семьей за Волгу до начала боев в городе, после чего суровой зимой, уже в тылу, хотя и на фоне беспрерывных бомбежек, от голода умерла сначала Тамарина бабушка, потом младший брат, а вскоре и отец. Детский дом буквально спас Тамаре жизнь – без всяких метафор.