Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма

19/VIII-91

Твоя всегда Фрина

27–28 августа 1991 года

Друг мой!

Мы пережили три подлинно исторических дня[458]. Правда, в Тарту все было тихо. Но три ночи я провел у радио, слушая иностранные передачи последних известий (московские и таллинские были захвачены) и одновременно прислушиваясь к ночной тишине, с минуты на минуту ожидая грохота танковой колонны[459]. Но было – как на войне – весело. Чувство, что нарыв прорвался, – чувство облегчения. «Будет буря – мы поспорим и помужествуем с ней!»[460]

Я живу один – Леша перешел на работу в научную зоостанцию в далекой глубинке, Миша был в «летней резиденции» со своей семьей. Но в эти дни Кая с детьми перешла ко мне, мы собрались вместе, как собираются вместе во время войны. Детям в этой обстановке было очень весело. И мне пахнуло молодостью…

Когда я пишу эти строки, радио передает похоронную музыку по погибшим в Москве во время попытки переворота. Трое молодых людей. А мне страшно больно не за них, а за себя – как бы хотелось сейчас быть молодым, участвовать во всем не мыслями, а руками!

У меня все время сердце болит за тебя – мне кажется почемуто, что ты больна и что это от меня скрывают. Завтра я еду на пять дней в Италию: хочу немного показать ее Наташе. Ведь когда я умру, ее никто не свозит, а ей это будет событие на всю жизнь. Кроме того, съезжу с внутренней болью в Бергамо, где скончалась Зара. Я написал одну статью, и мне вместо гонорара оплачивают поездку в Венецию. Еду с тяжелым чувством, хотя, м<ожет> б<ыть>, там будет и хорошо. В октябре зовут в Прагу. Я там не был после «пражской весны»[461] – было стыдно. Теперь можно. Но боюсь – надо читать лекции, а я заметно (пока, кажется, только для меня) глупею. Кстати о «глупении»: ты знаешь, что у меня бывали нелады с орфографией – сейчас это превращается в катастрофу – признак деградации. Представляю, как тебе, с твоей идеальной грамотностью, смешно и противно читать мои письма.

Но я пишу все о пустяках – главное же то, что мне что-то очень страшно за тебя, за твое здоровье – душа болит.

Получил от Марины милое письмо, но уже сообщал тебе об этом. Сердечные приветы твоим мужчинам. Не грусти, что дети взрослеют и делаются самостоятельными, – это нормально.

Целую тебя.

Юра

Конец августа – начало сентября 1991 года [462]

Милый друг!

Мы пережили несколько тревожных дней – была попытка путча и военного переворота. Организован он был бездарно и быстро лопнул. Но я – старая боевая кляча – уже готовился вступить в бой и совершать подвиги. Но в Тарту все прошло до смешного тихо – путч лопнул прежде, чем до нас докатился. Студенты ездили в Москву и там геройствовали. Я же не собрался по старости. Мое время уже прошло. В этом грустно признаться, но это так.

И все же мне, как старой боевой кобыле, пахнуло веселым воздухом драки, хотя, конечно, хорошо, что она закончилась так быстро и с минимальной кровью.

Праздник кончился – начались будни. А будни обещают быть трудными. У нас в маленькой Эстонии вопросов тоже хоть отбавляй. Но я не хочу тебя беспокоить мелочами – общий баланс все же положительный. Это в общих делах. Мое же собственное настроение, признаюсь, кислое: все, что было прежде легко и давалось, как из бездонной бочки, – новые идеи, лекции, которые можно было читать по 6 часов в день, не уставая, – делается трудным. И все же я диктую книгу, читаю лекции без конспектов, только по памяти (дефект зрительных способностей), и даже организую новую кафедру – теории. У нас вообще время новых людей, которых я не всегда понимаю (на этом месте у нас потух свет, продолжаю после двух часов перерыва).

Как твое «к прогулкам в одиночестве пристрастие»?[463] А у нас холодно и идут дожди. В былое время я любил такую погоду, т<ак> к<ак> противопоставлял ей внутренний напор – любил гулять под дождем (БЕЖАТЬ ПОД ГРОЗОЙ[464]). Теперь мне это слишком грустно.

Вот пока все. Приветы Марине и твоим мужчинам.

Твой Ю.

28 сентября 1991 года

Милая, милая Фрина!

Что это мы сами себя мучаем, выдумываем страхи и волнения, если письмо какая-нибудь Амелфа Тимофеевна выбросит в не предназначенное для того заведение. Затвердим себе раз и навсегда, что войны нет и все, что могло случиться с нами, уже случилось. Так что остается ждать только хорошего. Еще запомни, что твой друг – человек сумасшедший (тоже мне новость, что он спустя пять дней после твоего письма может вдруг решить, что писем нет уже месяц, а сам, написав письмо, может забыть его отправить). Вот и сейчас: я был 10 дней в Италии и в Венеции, написал тебе большое «итальянское» письмо, да там и потерял – должно быть, в Риме в какой-нибудь урне валяется.