Юровские тетради

— Где Силантий? В коридоре? Давай сюда, можо, он узнает…

— Говори — твой?

Умел держаться на народе «культурный хозяин». Взглянул на неизвестного, замотал головой:

— Не знаю такого!

— Погляди хорошенько? — потребовал Петр.

— И глядеть нече. Мертвые не воскресают… У меня вот и справка… — порылся Силантий дрожащими руками в карманах. — Вот она, вот!.. Не верите? Да я в таком разе его, басурмана, недотепу, могу сам сейчас порешить…

Он замахнулся, незнакомец в испуге и недоумении вскрикнул:

— Ба-атя!..

Пока Силантий приходил в себя, Софрон заставил меня порыться в церковных книгах, уточнить год рождения Силантьева сынка, и когда я сделал это, Петр объявил:

— Теперь, дезертир Ратьков Еремей Силантьев, начнем серьезный разговор. — Он обмакнул перо в чернильницу, приготовился записывать показания.

Еремка покосился на обрез, стоявший в углу, до которого всего шагов пять, и вдруг напружинился весь, готовый броситься к своему оружию, с которым он только и бывал смел, но Петр предупредил:

— Бесполезно, обрез разряжен.

— А-а-а, — скрежетнул он гнилыми зубами. — Успели. Пиши, голь!..

— А ты потише! — предупредили его мужики.

Еремка сжался. Понял: карты его биты, никто за него не заступится. Мог бы, конечно, Афоня что-нибудь сказать в его защиту, у него ведь накрыли преступника, но тот молчал. А другие? Он кого-то поискал глазами среди собравшихся, но, видно, не нашел и опять скрежетнул. Похож он был сейчас на загнанного зверя. Может, в эту минуту перед ним сквозь хмарь пережитого им времени проносилась собственная жизнь, оказавшаяся никому не нужной. Скривив губы, он начал говорить.

Как-то жутковато было слушать и сознавать, что перед тобой враг, что столько лет он тайком ходил по той же земле, по которой ходили все.

Говорил Еремка отрывисто, как бы выплевывая слова.

— Спрашиваете, кто стрелял в Топникова? Ну, я и другие дезертиры. Когда началась облава, те, другие, убежали, скрылись, больше их не видел. Наверно, переловили. А я спасся. Известие о моей смерти в гражданскую — подделка. Я и до фронта-то не доехал, ночью сиганул с поезда. Ребро сломал, чуть не сдох.

— Батька знал, что ты дезертировал?

Еремка фыркнул.

— Как же не знать? Без него бы не выжил. В лес, в землянку, еду носил. Жаден, а что ни то носил. Сам добывал только дичишку, да и то больше в силки: стрелять — выдашь себя. Позатихло когда — домой подался. Сказал бате: хочешь не хочешь — принимай. В подпол меня. Жил, как крот, ни черта не видел. Уф! Сначала подпольничал в старом доме. Построили новый — туда перешел. Но неосторожно: Офоня, покупщик, заметил. Батя все заставлял пристукнуть его — ведь лишний свидетель. Духу не хватило. Тогда бате пришлось откупиться. Офоня и губы на замок. Больше того, за батю горой встал — умел благодарить! Другое дело секретарь, этот Евлаха. Приходил, выпивал — слабенек был насчет этого. А батя что? Подносил. Разве жалко для представителя власти! С миром и уходил Евлаха. А в тот раз ушел и немного погодя вернулся: портфель забыл. Глаза у бедного округлились: увидел незнакомого человека, обросшего бородой до глаз. Меня увидел, поняли? — дернулся Еремка.

— Продолжай!

— Чего продолжать? — обозлился Еремка. — Неужто непонятно? Увидел представитель власти. Не ребенок, чай, сообразил. Хмельной-хмельной, а так поглядел. Как оставишь такого… свидетеля? Следом, следом и там, под горкой, пришлось кончать. Вроде бы все было шито-крыто. А когда о колхозе заговорили, пришлось бумажки-угрозы карябать. Только подкидывал не я, об этом спрашивайте доброго батю и того же Офоньку.

— Что ты мелешь, наговариваешь на честных людей?

— За чужие спины хочешь спрятаться?

— А-а, засопели, рот рады зажать. — Еремка волком взглянул и на Афоню, и на Силантия. — Пока молчал — был хорош. А может, я намолчался? Может, мне одному неохота идти, куда поведут?..

Весь он затрясся, посинел, как от натуги, зубы застучали, повел отрешенным взглядом по толпе. Увидев среди насупленных мужиков перцовского Ваську, сгорбленного, опиравшегося на суковатый батог, снова затрясся, видно, вспомнил о самосуде. Ваську искалечили, а разве его, дезертира, убийцу помилуют? Выволокут на улицу и… Пощады ждать не от кого, даже от своих. Вон как набычились. Говорить ли дальше?

Он медлил. Никола толкнул его в бок.

— А что не сказываешь о стрельбе в комсомольцев? Ты в Кузеню, в секретаря ячейки, палил?

Еремка скрипнул зубами, закричал исступленно:

— Ну я, я, я… И в тебя метил, да промахнулся. Всю комсу велели перестрелять, всю! А сегодня ночью, — продолжал выкрикивать Еремка, — и другим прочим не сладко бы пришлось… — Он зыркнул глазами на Афоню и Птахина: — Им скажите спасибо, вовремя отговорили вас от колхоза…

— Благодарить будем тех, — оборвал его Петр, — кто выследил тебя, помог накрыть и обезоружить.

Для тех, кто еще не знал, Петр сказал, что поймали Еремку в доме у Афони. За стельную корову как не пригреть сынка «благодетеля»!