Юстиниан

Византийцы в который раз вошли в Рим, но война не кончилась. Остатки готов отступили за По и в Тицинуме избрали королем комита Тейю. Собрав все оставшиеся силы, новый король двинулся на помощь осажденным ромеями Кумам в Кампании. В октябре 552 года армия византийцев встретила готов у подножия «Молочной горы» близ Неаполя. Готы понимали, что проигрыш будет равнозначен крушению их королевства. Ожесточенное сражение длилось три дня. По обычаю своего народа король принял в нем личное участие. Он сражался пешим, и многие знатные готы, встав рядом, отпустили своих коней, чтобы не было даже мысли о бегстве. Но это не спасло ни битвы, ни жизни короля. Тейя пал, и победа досталась ромеям. Уцелевшие остготы смогли покинуть поле боя, дав клятву или подчиниться императору, или навсегда покинуть Италию. Еще несколько месяцев Нарсес добивал оставшиеся готские гарнизоны — последние очаги сопротивления. Юстиниан мог вздохнуть с облегчением: вот теперь действительно всё!

Около 552 года у империи появился свой шелк: два несторианских монаха-миссионера, рискуя жизнью, вывезли из Китая в полых посохах грены шелковичного червя[377]. Выпуск шелка, монополизированный казной, стал приносить ей колоссальные доходы. Но дело даже не в этом: шелк был своего рода «стратегическим товаром» позднеантичного мира, подобно золоту и железу. Красивая ткань, в которой не заводились паразиты, ценилась всеми. Одеяние из шелковой ткани, присланное в подарок, было символом могущества дарящего и статуса одаряемого. Однако до тех пор, пока персы ограничивали торговлю шелком назначаемыми в Ктесифоне лимитами, именно персидский царь определял возможности византийского императора — что было политически унизительно. Кроме того, ромеи платили за шелк золотом, то есть дополнительно ко всем выплатам снабжали своих противников ценным ресурсом. Теперь эта ситуация изменилась.

Началась подготовка к Вселенскому собору, во время которой скончался ответственный за его проведение Мина (25 августа 552 года). Новым константинопольским патриархом стал архимандрит одного из пафлагонских монастырей Евтихий. Произошло это почти случайно: монах должен был представлять амасийского митрополита на соборе и в процессе предсоборных встреч так понравился Юстиниану своей позицией против «трех глав», что император захотел видеть патриархом только его. Юстиниан даже рассказал епископам, что к нему во сне явился апостол Петр и потребовал именно Евтихия. Примерно через полгода новый патриарх в который раз обратился к Вигилию. Папа долго торговался относительно состава делегаций, места проведения будущего собора, процедуры подготовки решений — в общем, чинил всяческие препятствия. Вигилий понимал, что если епископы съедутся на собор так, как это бывало на предыдущих вселенских соборах (по нескольку епископов от митрополии), то Запад окажется в меньшинстве. Тогда он предложил обсуждать вопрос о «трех главах» в равном присутствии — от Запада и Востока, — и не где-нибудь, а в Италии. Однако церковь была не Запада и не Востока, но Вселенская! И нарушать в угоду папе установленный предшественниками порядок организации собора Юстиниан не стал — тут обычай был на его стороне. Что касается места проведения, то разоренная войной Италия очевидным образом не годилась, и здесь позиция Вигилия оказывалась проигрышной. Скорее для вида, чем искренне, василевс предложил папе компромисс: решить вопрос веры судом, когда сначала вопрос докладывает каждая сторона со своей точки зрения, а затем решения выносят независимые судьи. Восточные епископы сочли было такую процедуру нарушением правил, но на результат их мнение не повлияло, так как папа отверг императорское предложение. В конечном итоге, когда в начале мая 553 года V Вселенский собор открылся, Вигилия там не было. Соответственно, свои клятвы над реликвиями, данные императору, он нарушил. Многие из западных епископов, прежде всего Африки и Иллирика, получив извещение о соборе, уклонились от визита в Константинополь. Но в свите Вигилия было полтора десятка епископов, и все они при желании могли не то чтобы приехать, а пешком дойти до места заседаний, пристройки к храму Святой Софии. Однако не дошли.

Юстиниан, подчеркивая свое нежелание влиять на работу собора, намеренно не принимал в нем личного участия. Когда же по какому-то вопросу епископы желали знать мнение императора, тот направлял мандатора, который зачитывал от имени государя текст, а затем удалялся. На первом заседании таким текстом стало торжественное приветствие: