Ювелирный мастер

Он бережно опустил букет из ярко-красных гвоздик. Каждый цветок был тщательно выбран покупателем: без обломанных и покусанных листьев, без ободранных лепестков. Растения охватывала широкая красная лента с бантиком, плотно сжимающая зеленые стебли. Цветы легли на землю с редкой и невысокой травой местами выцветшей. Легкий ветерок обдувал лепестки недавно срезанных стеблей и развевал волосы стоящего.

Человек стоял неподвижно более десяти минут. Размышлял, смотря на одну единственную могилу среди множества других. К хрупкому чувству принятия в гости как бы стучались воспоминания, которые отчетливо запомнились за короткую жизнь и сейчас приобрели небывалую яркость, а потому и били намного сильнее. Мысли, поступки, характеры индивидуальны для каждого, однако абсолютно для всех существует нечто общее, и одно из них – горечь. Всего лишь обобщающее понятие, по-разному выражающееся в неодинаковых телах. Кто-то через несколько лет не сумеет удержать рыданий, а кто-то другой, после того, как засыплется землей могила, молча, без слез, закроется от мира в комнате. Кто-то поддастся пьянству, кто-то углубиться в науку или творчество. Бесконечное количество самых непредсказуемых и необъяснимых поворотов ничтожно крошечных искорок планеты Земля. Каждому даются собственные переживания, в некоторых случаях схожие по ощущениям, однако различные по глубине или причине. Людей сближают лишь общий инициатор – горе – только вот дальнейшая дорога эмоций у каждого своя.

Вороны и их самки скрывались в густой листве деревьев, наиболее смелые приземлялись на сухую землю, вольно и гордо расхаживая по ней. При этом издавали в молчаливом, безлюдном месте истошное карканье, которое раздражало барабанные перепонки, вызывая неприязнь. Человек, боящийся этих птиц, непременно бы вздрагивал, заслышав пугающие звуки, и с округлыми, встревоженными глазами хватался бы за рукав рядом стоящего, а такие люди одни не приходят. Нагоняющее страх место, давящее царящей пустотой и холодность торчащих камней, вороны же несколькими взмахами крыльев запрыгивали на кресты и плиты, внимательно рассматривали своими маленькими черными глазками единственного стоящего, словно ожидая подачки.

– Не часто же приходится встречать здесь молодых людей.

– Я был бы счастлив не приходить. – Тихо и размеренно проронил он.

Нарушивший покой понимающе согласился.

– Мать?

– Жена.

– Сожалею. Что тут поделать, иной жизни не существует. – Сторож вздохнул, и хриплый голос замолк – послышалось бряканье тонкой цепочки карманных часов. – Уже очень поздно, не вздумайте разрывать могилу, ведь сейчас самое подходящее время. – Старческий смех смешивался с карканьем, но обстановку так и не разрядил: молодой человек по прежнему стоял, как застывшая статуя. Только пара слезинок оставила мокрый след на щеках.

На землю пролился вечерний, красновато-оранжевыми отблеск. Зеленая и светло-желтая трава, колыхаясь, переливалась природными красками, но никто не замечал этой красоты. Все-таки кладбище – не место для любований. Чтобы дивиться деревьям, кустарникам, травам, созданы парки…

– Скоро уйду, не волнуйтесь.

Старик стоял рядом, несколько минут молчал, может, огорчился неудавшейся шутке, однако в любом случае понимал, что место для нее не предназначено, когда человек заново переживает разрыв.

– Всё в порядке?

– Да, конечно.

– Бывают случаи, когда и полицию приходится вызывать, представляете? Здесь недалеко сторожевая будка. Уже почти лет десять сижу в ней. Так вот, – хрипло кашлянул. Человек, с которым болтал сторож, все также смотрел в одну точку, не поворачиваясь, как будто за спиной, кроме птиц, деревьев и могильных плит больше никого не было, а льющиеся звуки – не слова, а шелест и карканье. Старик делился скопившемися переживаниями, не упускал ни единой мысли, несмотря на предположения о том, что, возможно, его речь не достигает ушей адресата. – Так вот, как-то месяц назад, во время вечернего обхода, послышался истерический плач. Сначала думал, мол ничего страшного, поплачет женщина и успокоится. Как бы нет. Она рвала волосы, царапала руки. Жалко стало бедняжку. Хотел ее успокоить, да она ни в какую. Пытался поговорить, а она не слушала, все рыдала и рыдала. Спрашивал про дом, родственников, предлагал вызвать такси – ничего не отвечала. Даже не ответила на приглашение выпить кофе с коньяком – мне в мои года уже ничего не жалко. Только поболтать с кем-нибудь хочется. Жутко хочется. За всю свою работу лишь и видел, как люди теряют, и ни разу, как обретают. – Вздохнул. Шумно и устало. Горько. – За эти десять лет я вынуждено выучил чувства скорбящих и тогда в какой-то степени понимал эту женщину. Лет ей эдак около сорока было, не больше, может, конечно же, меньше. Хотя в этом проклятом месте, – демонстративно сплюнул, придавая ценность словам, – всем хочется дать больше, чем действительно есть. Только вот полицию всё-таки пришлось вызвать, жутко не хотелось, но работа велит, иначе нельзя. Ее забрали, а после я молился о том, чтобы с ней обошлись как можно мягче, и об этом же просил сержанта.