Ювенилия Дюбуа

брось дурные сны, освободи себя от осознания

правды.

Что грубо берёт за ворот твоё чувство страсти,

макая в непереваренный стыд.

Заставляет нюхать чужие истины

под эгидой структурированных суждений.

Но на деле, по правде, все они — требуха

грубого мясника, не имеющего ничего,

кроме своего ремесла.

Без отклика, без мечты, прильнуть бы к груди

светлой девы-развратницы,

пришедшей в сердце когда-то давно в образе агнца,

спасителя личного ума.

По ночам ребёнку особенно страшно.

В тёмной комнате, даже когда горит свет — ясно:

везде, повсюду летают падальщики,

сеющие сомнения, питающиеся исключениями

из собственной правды.

Выключая свет, взрослый ребёнок читает молитву

себе, возводя голову к небу, где его слова услышат

сонные птицы, и тусклый свет надежды станет жить

на рассеченной, от удара, губе.

Я

Я — полусумасшедший из абсурда.

Я — полугодовалый раб тоски.

Я — невезучий тип в маршрутке,

что разбилась в полдень воскресенья.

Я — чудотворец, я — чудак,

который зиждет грубой ласки.

Я — часть строений в новой части,

там я сгнивал ещё в зачатье.

Я — узник мод, узник новых шмоток,

я раб любви к святому и дурному.

Я — тот, кто застрелился от тоски,

пред этим выпуская кольца дыма.

Я кит и рысь, я ручка и ботинок,

я атом, глаз и слёзы ивы.

Я — всё на свете, всё, что я,

ведь каждый я — имеет всё на свете.

Наваждение сна

В бреду сетей, в вечерний зной,

так сильно слышен зов мышей –

распятий сложных дум.

В час мук, сомнений нерадивых,

спасает дух отца и сила двух

новорождённых смыслов.

Зима в апреле

Снег выпал в апреле посреди дня.

С дали похож на пейзаж тумана.

Зима, что школьный хулиган,

пришла на занятия

в конце финального звонка.

Метания

За углом, в провинции…

так неспешен циферблат часов.

А улицы пусты,

так тихо и так спокойно.

Сердце требует благодати,

но ум всё мечется в поиске сражений.

В рок-пабе

В ночи танцпола огни вырывают тени.

Духота и запах пива.

Женский пот просачивается в самое сердце

желаний.

Звук всё громче, слов не разобрать.

Тени превращаются в жука, что большим

своим присутствием пляшут под африканский

ритм степи.

Северный ветер

Ветер на севере дразнит голодного зверя.

Он подталкивает его на крайние меры выживания,

своего сохранения в торговой природе.

Под тромбоны

Сколько стОишь ты?

И где стоИшь?

За грудой мусора

ниже или выше?

Тромбоны шумят,

выплёвывая рифмы –

бесконечный гимн музыканта.

Я иду за тобой

и шаги всё тише.

В теле у меня

недостаток пищи.

Новый день

Я надену все то,

что висит в шкафу –

старомодный костюм

подходящий лицу.

Я увижу все то,

что стоит за углом –

понастроенный рой

идентичных домов.

В магазине куплю

сигареты поштучно,

как всегда — закурю,

выпуская струю.

Чего еще ждать?

Ждёт только наивный.

Остается созидать,

аккуратно вальсируя.

Импровизация 2

Переменный ток похож на азартный ход заядлого выжившего.

Попеременно перебирая фишки в дрожащих руках,

образуется константность Его поведения.

Какая разница как их держать — все равно скоро проигрывать.

Особо нервные кончают быстро, но под шумок

успевают передернуть затвор и выстрелить.

Смерть — подарок должников, избавление от мучительного

вскрытия.

Играй до первого срыва, завязывай с первым лучом солнца

небесного сына,

молиться не забывай — заливаясь сладкими звуками лживо.

Нож

Точка терпения достигла предела своего совершенства.

Нет больше в сердце ни тревог, ни печалей.

По спине (от злости) скребет металлический нож,

но я, дорогая, уже не чувствую боли.

Ты шептала слова любви, я пленился под натиском страсти,

но время — коварный игрок, обыграло тебя новой краской.

Обезображенные чувства в своём новом направлении

теперь вызывают рвоту, да разве ещё сожаление.

Вышедший из раны нож вновь втыкается.

Металл рвет новый участок. Снова хлещет кровь, зубы

сжимаются капканом (слышен щёлк!).

Твои уши, дорогая, чувствуют вибрацию моего рычания.

Всё вернуть? Забыть обиды? Понять? Может, предложишь

стереть себе память? Она, как старая процентщица –

помнит все долги до рубля.

Смелым и жестким движением, я вытаскиваю нож из плоти.

Не дрожащей спокойной рукой — возвращаю тебе остриё,

как предмет скорби.

Пракситель

Венера

в динамике

наготой разодета.

Кожа её –

Праксителя ряса.

Перед расстрелом

Знак прокаженного горит над моей головою,

не давая покоя зверству души.

Распишу своим пламенем листы,

либо спалю свой ум до боли!

Жить проще — никак, разве можно хотеть малого?

Зараженный ВЫСКОМЕРИЕМ!

Я — человек! Иду походкой строгою.

Долой уют и тепло! Подождёт все то,

что дорого.

Я — центр Земли, и я хочу сказать свое главное слово:

ДОЛОЙ! ДОЛОЙ! ДОЛОЙ!

Никак иначе.

Жить чужими словами стыдно.

Смести всё сказанное, забыть алфавит –

значит создать его заново.

Врагам своим дарить смертельное молчанье,

не переставая бояться смерти — смеяться над ней,

будто больной! Станет холодно:

раздеться и греться тем, что имеешь за голой душой.

Найдя огонь — сберечь, завидев нахлебника — сжечь!

Я! — последний на Земле человек. И перед расстрелом,

вот моё главное слово: ДОЛОЙ! ДОЛОЙ! ДОЛОЙ!

Увидимся у черты. К чёрту!

Компас

Камни берега дышат водой,

от прилива вздымая грудь.

Только жаль вот им не под силу