Южная роза (СИ)

              Последние слова он произнёс совсем тихо, и под его проницательным взглядом Габриэль неожиданно смутилась и покраснела. И поняла внезапно, как близко она к нему стоит, и как трудно ей дышать, а сердце снова колотится, как сумасшедшее.

              -…тем ценнее для меня ваш поступок. Так вы простите меня за мои слова?

              Она повернулась к озеру и взялась руками за перила, не в силах больше стоять с ним рядом.

              -Я не сержусь на вас за это, - ответила она, глядя на опускающееся за гору солнце. – Мы все сегодня… не в себе.

              Форстер облокотился на перила, не сводя с неё глаз.

              -А теперь поговорим о моей жене, - произнёс он тихо.

 К нему подошёл Бруно, сел рядом, и он, потрепав его по голове, продолжил:

       -Я действительно, был женат.

       -Были? – недоверчиво спросила Габриэль, поворачиваясь к нему. – Как это понимать? Ваша жена ведь ещё жива!

       - Жива. К сожалению, да, - криво усмехнулся Форстер, – но наш брак с Анжеликой был аннулирован после того, как я отрёкся от вашей веры и подал прошение об этом. Вернее сказать не так. Я отрёкся от вашей веры, чтобы аннулировать брак с этой женщиной, но сути это не меняет. Это, конечно, было непросто и заняло не один год, но теперь я свободен.

       Об этом она и не подумала. Брак действительно можно аннулировать, если один из супругов меняет веру. И это единственная причина, по которой подобное возможно.

       И как же просто это всё объясняло….

       -Но… почему? – спросила Габриэль, чувствуя, как его слова падают в её душу благодатным дождём.

       -Не слишком ли бестактный вопрос, синьорина Миранди? – спросил Форстер, явно над ней подтрунивая.

       -Вы обещали, что расскажете мне всю правду, а теперь прячетесь за тактом и приличиями? – усмехнулась она, чувствуя, как к ней возвращается жизнь. - Не вы ли сказали мне однажды, что быть честным - это как быть голым: не всегда красиво, и не всем нравится. А теперь сами же струсили?

       Форстер внезапно рассмеялся и похлопал ладонью по перилам.

       -Синьорина Миранди! Вы просто напрашиваетесь…

       Он хотел что-то сказать, но лишь скользнул взглядом по её губам, и отвернувшись к озеру, произнёс:

       -Хорошо. Я расскажу вам всё. Думаю, вы не станете судить меня слишком строго, хотя… может, и стоило бы…

       Солнце погрузилось за гору примерно наполовину, вода в озере налилась свинцом, и воздух стал совершенно недвижим и тих. Утки спрятались в камышах, где-то позвякивали колокольчики на шеях дойных коз – пастух гнал стадо через долину. Но Габриэль почти не замечала ничего, вся превратившись в слух.

        -Возможно, всё началось ещё тогда, когда мой отец привёл в дом южанку против воли нашего деда. А может, это случилось потому, что мы росли в семье, где север всегда боролся с югом. Идеалы матери противостояли принципам отца, а мы, дети, были всё время на передовой этой постоянной войны. Я - на стороне матери, Валентино – отца, а Ромина - где-то посередине, пытаясь примирить нас всех. И чем дальше, тем сильнее в нашей семье становился этот раскол. Возможно, в этом виноват дед, который поддерживал позицию Бартоло, разделив владения клана, и отдав лучшие земли по ту сторону хребта нашему дяде. К старости дед совсем сошёл с ума, и сжёг замок, чтобы тот не достался нам, детям южанки. Когда дед умер, Бартоло взялся за нашего отца, и со временем втянул его в сопротивление. А с ним и нашего брата Валентино. Но я никогда не верил в сопротивление. Куда нам противостоять югу с его армией и оружием? Но отец всё больше погружался в иллюзию насчёт свободной Трамантии, и вскоре мы с ним совсем перестали ладить. Назло ему я решил пойти на военную службу. Поступил в военную академию в Ровердо, считая, что я самый настоящий южанин. Я был молод, глуп, заносчив, амбициозен и упрям. Я желал доказать отцу, что имею право на собственное мнение и жизнь такую, какую хочу. А мать меня поддержала. И вот в Ровердо, на одном из балов, которые мы, будущие офицеры, исправно посещали, я и встретил Анжелику.

       Он смотрел на озеро и молчал некоторое время, а Габриэль едва дышала, боясь спугнуть эту, такую необычную для Форстера, откровенность.

       -Я влюбился. Сильно. Без памяти. Увы, юношеская любовь бессмысленна и беспощадна, - он усмехнулся, - а вот Анжелика меня не любила. Считала меня дикарём. Но я добивался её с упрямством настоящего горца. Вы же знаете, упрямства мне не занимать, - он посмотрел на Габриэль искоса, всё с той же усмешкой, и она смутилась, - я нанимал музыкантов - играть под её окнами, посещал все балы, на которых она бывала, посылал цветы… А она презирала гроу, считая мои знаки внимания дикостью. И любила другого. Только он был беден, а я наследовал рудники отца. И вот однажды я встретил её на улице, помню, как ветер сорвал шляпку с её головы и уронил в грязь… В тот же день я купил всё, что нашлось в шляпном магазине и отправил ей – дюжину шляпок или, может быть, две…

       Форстер замолчал, а потом повернулся к Габриэль, и глядя на неё в упор, спросил с прищуром:

       -Вы всё ещё хотите знать, что было дальше? Или и так уже догадались?

       -Да, - ответила она тихо. – Хочу знать.