Южный крест

Алешин не понимал, зачем надо копать. Но взял лопату и молча стал выкидывать сухой песок. Когда подкопали под мертвого капитана, песок на всю лопату оказался черным и мокрым. Двое взяли капитана за плечи и под колени, осторожно опустили в яму. Сказали:

— Засыпай.

Алешин зажмурился и вылез из траншеи. Один солдат качнул головой:

— Ишь ты.

Другой повздыхал:

— К этакому никогда не привыкнешь. По себе знаю. Уж я сколько прошу, чтобы отчислили…

Капитана Иващенко прикопали, воткнули дощечку от зарядного ящика. Солдат послюнил химический карандаш и что-то почертил на ней.

Сумерки густели.

Подняли на плащ-палатке полковника Добрынина, понесли. Солдат сказал:

— Тяжелый.

Ему никто не ответил.

Над головой заворочалось. Все ближе… Снаряд рванул, слепящее пламя шарахнулось в стороны, осветило распятых, скорченных людей, конскую тушу и грузовик вверх колесами…

Через несколько минут сделалось темно. Прилетел еще один снаряд, разворотил землю, швырнул в темноту крашеные пластины и толстые бревна. Отсвет огня леновато облизнул оторванную ногу в кирзовом сапоге, двух бойцов, которые лежали неподвижно, в обнимку… Валялись котелок и саперная лопатка…

Люди, все, что осталось от них, лежали кучно и оттого — страшно.

Но огонь шарахнулся и погас.

На мертвую землю спустилась ночь. А в стороне все еще гудела артиллерия. Там немцы атаковали позиции сто тринадцатого полка. Гренадеры[2] пошли в атаку лихо, напролом. Но трижды откатывались назад. В четвертый раз дорвались до первой траншеи. И всё, вылезти из окопов уже не смогли. Не хотелось умирать: русские осатанели.

«Храни меня бог!»

Минут через пятнадцать — двадцать станет совсем темно. Тогда все прекратится. Гренадерам прикажут отойти на исходные позиции, в свои землянки.

Только бы минут пятнадцать…

Кругом горели танки. Некоторые сгорели еще засветло и теперь стояли черные, мертвые. А те, что уцелели, ушли назад.

Еще минут пятнадцать, и живые солдаты останутся живы…

Генерал фон Моргенштерн потерял самообладание, кричал в телефонную трубку:

— Вы идиот, Бакштайн! Я дал такую великолепную возможность!..

Он не мог объяснить, какую такую возможность дал полковнику Бакштайну. Просто ему, Моргенштерну, было нестерпимо жаль, что великолепная возможность, которую нарисовал в своем воображении, безнадежно провалилась.

Орудийная канонада затихла. Электрический свет в бункере потускнел — наверно, сел аккумулятор. Генерал фон Моргенштерн снял телефонную трубку и ровным, холодным голосом приказал оставить русские окопы, отойти на исходные позиции.

В конце концов, ничего дурного не случилось.

Генерал вышел из бункера. Стоял заложив руки за спину, смотрел в сторону русских. Ночная липкая темень закрыла землю, стал накрапывать дождь. Не было видно ни беленого домика под соломенной крышей, ни обгорелой ветлы, ни ухабистой дороги… Не было видно ни телеграфных столбов, ни штабных машин, ни людей. Генерал почувствовал одиночество, какого не испытывал никогда. Пришла мысль, что хорошо бы стать хозяином бакалейного магазина, зарабатывать на скромную жизнь, каждый вечер проводить дома, в семье, и ни о чем не думать. Кому нужно, что его фамилия где-то значится, что у него — боевые ордена, что его повысят в чине и должности? Ему вдруг показалось омерзительным, низким быть высокопоставленным исполнителем чьих-то политических замыслов, отдавать свой покой, здоровье и жизнь за эфемерное, иллюзорное положение генерала, которого знает узкий круг сослуживцев и которого в конечном счете никто не хочет знать.

Да еще — чем кончится война?..

Такие мысли пришли к фон Моргенштерну впервые, от них сделалось страшно. Потому что в этих мыслях заключалась правда — единственная, настоящая. И особенно страшно было оттого, что хозяином магазина он не сделается никогда, а следовательно, никогда не станет жить в домашнем уюте, никогда не будет у него покоя. А все, что есть сейчас, к чему, зачем?

Однако ничего нельзя поделать. Потому что он не волен над собой. Не вольны даже те, кого вся Германия считает всесильными.

Потому что есть непонятные, страшные русские.

Начало знобить. Передернул плечами — стряхнул недолгое оцепенение. И вернулся в бункер: десяти минут вполне достаточно, чтобы наполнить себя кислородом. Теперь можно работать до полуночи. Десяти минут вполне достаточно. И чашку кофе с коньяком.

С коньяком?

Да, конечно. Полковник Бакштайн ни при чем. Только русские…

Подошел к рабочему столу в тот момент, когда зазвонил телефон. Генерал не сразу протянул руку: звонка не должно быть. Наконец поднял трубку и услышал то, чего подсознательно ждал, чего боялся. И все-таки неожиданным показался сорванный голос Бакштайна:

— Русские в наших окопах! Они режут ножами! Вы слышите? — они режут ножами!

Война есть война. Но такого еще не случалось.