Южный крест

Верховный неторопливо прохаживался и, казалось, не слушал. Вдруг остановился:

— Вы сказали — семнадцатая и шестая полевые армии усилены свежими дивизиями. Назовите — какими.

На лице генерала шевельнулась виноватая улыбка. Распрямил и без того прямые плечи:

— Сто сорок четвертая дивизия альпийских стрелков, триста пятая Боденская, семьдесят седьмая легкопехотная. Кроме того…

— Триста пятая Боденская — откуда? — спросил Верховный. И поднял утомленные глаза: — Прошу точнее.

В этом просторном и мрачноватом кабинете не признавалась громкая, броская фраза. Тут ценили только факты, действовал строгий, почти математический, расчет.

Многие в мире хотели бы заглянуть в эту комнату. Она обросла легендами и небылицами. О Сталине рассказывали сказки: красивые — громко, страшные — шепотом.

В кабинете Сталина часто случалось неожиданное. Бывали ошибки.

Но в конечном счете все вершили люди…

Генерал-лейтенант Жердин схватился за мысль: все делают люди. Великое множество людей. Имен которых никто не знает. Они могут вознести иль погубить. И никто их не осудит. Потому что осуждать некого. А главное, потому, что народ всегда бывает прав. Хоть никто в отдельности не волен…

А Сталин? Тоже не волен?..

Мысль обожгла, метнулась и пропала. Сталин негромко сказал:

— Вся надежда на людей. Поэтому людей надо беречь. — Помолчал, словно давал осмыслить, понять свои слова, прибавил с неожиданной поспешностью: — За неоправданные потери я буду снимать с командных должностей, — прошелся из угла в угол, остановился возле Жердина: — Я вызвал вас, чтобы поделились своими взглядами на лето. Командующий фронтом недоволен вами. Он сердится на вас…

Генштабисты смотрели выжидательно, Жердину показалось — встревоженно. Начальник Генерального штаба едва заметно улыбнулся. Словно подбадривал.

Когда заговорил, голос самому показался излишне громким, излишне строгим. Но об этом он уже не заботился.

— Я рад, товарищ Сталин, что мне представилась возможность высказать свой взгляд на предстоящую летнюю кампанию. Должен, однако, оговориться: относительно узкие рамки обязанностей командующего армией весьма ограничивают мой взгляд. И тем не менее некоторые выводы мне представляются бесспорными.

Верховный молча наклонил голову.

— Январское наступление под Харьковом, как известно, кончилось неудачей. В последние недели армия ведет бои местного значения, мы стремимся улучшить свои позиции, готовимся к обороне.

Сталин перестал ходить.

— Почему — к обороне? — спросил он.

На Жердина смотрели молча. Начальник Генерального штаба опять улыбнулся, на этот раз нерешительно и грустно. Электрический свет горел ярко, а в кабинете делалось мрачнее. Не было слышно ни единого шороха. Показалось — не только в этой комнате, но даже за стенами все затаилось…

— Нам известно, что зимняя кампания не внесла изменений в масштабах войны. Принимая во внимание расчет немцев на молниеносность, мы добились значительного успеха. Позволю себе считать — морального свойства.

Кто-то из генштабистов сказал:

— Смело.

Наверно, слова Жердина опровергали чей-то взгляд.

Жердин поднял голову выше:

— Немецкая армия остается сильной, у нас, я думаю, нет еще достаточно средств, чтобы начать крупное наступление. Следовательно, предстоят тяжелые оборонительные бои. Я осмелюсь предполагать, что немцы откажутся наступать по всему фронту. Они постараются создать подавляющий перевес на одном из участков. Поступить именно так их заставит опыт. Если согласиться с таким предположением… Я склонен думать, что удар будет нанесен южнее Москвы…

Начальник Генерального штаба страдальчески вздохнул:

— Голубчик, Михаил Григорьевич…

В голосе прозвучала отеческая укоризна, словно Жердин был школьником и на ответственном экзамене допустил непростительную ошибку.

Жердин отрубал, отбрасывал слова, точно старался, чтоб никто не мог собрать их воедино:

— Разговор о летней кампании слишком затянулся. Пора принять твердое решение. На войне опаздывать так же пагубно, как и спешить. На этот счет мы имеем богатейший опыт. Перед Генеральным штабом, перед каждым из нас встает вопрос: Московское иль Юго-Западное направление? — Жердин осекся, точно испугался вдруг. Но закончил твердо, почти с вызовом: — Я предполагаю последнее.

— Почему? — резко спросил Сталин.

Генерал Жердин почувствовал, как тяжело ему стоять. Усталь и слабость в ногах, в пояснице… Неподъемными сделались руки…

Такого не случалось никогда.

Заговорил негромко:

— Немецкие генералы достаточно умны, их стратегия довольно гибкая, чтобы лезть на Москву вторично. Они не поставят свое самолюбие выше здравого смысла и стратегического расчета.

Сталин подошел к большой карте, что висела на стене, пыхнул трубкой.

— Слушаю.

«Он хочет услышать откровенно. Как думаю».

Словно дунуло свежим ветром.